5. В ДЕТСКОЙ
Всю жизнь ей мечталось иметь свой дом и много-много детей. Собственно, мечты было две. На первом месте, разумеется, стоял СВОЙ ДОМ, но волею обстоятельств они с Володей шли к этому так долго – шесть лет, шесть долгих лет! – что, когда наконец смогли купить отдельную благоустроенную трёхкомнатную квартиру в престижном районе, само понятие МНОГО-МНОГО ДЕТЕЙ уже претерпело заметные изменения.
Сама Лена была пятым ребёнком в семье. А всего у её родителей было шесть детей – два мальчика и четыре девочки. К моменту её рождения её старшие сёстры, Светлана и Ольга, уже успели выйти замуж и жили отдельно. Сколько Лена себя помнила, у них в доме всегда царила атмосфера дружбы и взаимопонимания. Старшие всегда возились с младшими, помогали им делать уроки, вместе играли, дурачились и путешествовали по обширным окрестностям – они жили в своём доме на городской окраине, за их огородом уже начинался лес. В их семье дети почти всегда были предоставлены сами себе. Отец работал помощником сталевара на металлургическом заводе и свои семейные обязанности понимал весьма своеобразно – он считал их исполненными, когда аванс или получка из его кармана перекочёвывали в мамину потайную шкатулку, пополняя тем самым семейный бюджет. Всю работу по дому делала мама. Помимо того что она полностью обихаживала детей, на ней был огород, свиньи, которых они всегда держали, десяток кур и прочая, и прочая – всё то, из чего складывается быт большой полудеревенской семьи. И, что поразительно, мама никогда ни на что не жаловалась. Она тащила на себе всю работу, отдавала себя, сколько могла, детям и прожила жизнь тихую и незаметную, наполненную мелкими, но такими необходимыми каждодневными хлопотами и заботами обо всех и каждом. И, как и следовало ожидать, в конце концов надорвалась. Они схоронили маму на октябрьские праздники в позапрошлом году. Когда она ушла, ей было всего шестьдесят четыре.
Эта трагедия – смерть мамы – как общая боль стянула их семью в один кулак. Приехала даже Саня, младшенькая, – она уже третий год жила с мужем в Германии. Два брата, Александр и Пётр, тоже прибыли со своими семьями. И когда после кладбища все расселись – и взрослые и дети – за бесконечно длинным поминальным столом, Лена в очередной раз дико и безудержно разрыдалась. Слишком выпукло очертилось перед ней (неужто это было не вчера?!), как все они – ещё мальчики и девочки, неугомонная стайка – сидят за обеденным столом в их старом доме, а мама распухшими от постоянного пребывания в воде руками (стирка, мытьё, огород) протягивает им до обморока ароматные ломти белого ноздрястого хлеба и разливает суп в глубокие тарелки. Это видение из прошлого было таким ярким, а чувство утраты было настолько велико, что Лене сделалось дурно и в этот день она уже больше не могла ни есть, ни пить.
"Ты помнишь, Ленка, чтобы мама когда-нибудь болела?" – задал ей вопрос Пётр, когда, уже немного отойдя, она полулежала в кресле, а брат с женой сидели за столом в их с Володей новой квартире и пили вечерний чай. Петя недавно перебрался в соседний город, недалеко, там у него была работа. Он разжился "колёсами" – потрёпанным "Жигулёнком", на котором вся их семья и прибыла на похороны. Они не захотели на ночь глядя отправляться в дорогу, и Лена приютила их у себя. "Ты помнишь, чтобы мама хоть раз пожаловалась на здоровье?" – спросил брат. Лена не помнила.
Если быть до конца честной, то она никогда и не задавалась таким вопросом. Чего греха таить, пока ты мал, родители кажутся тебе вечными, пришедшими из непостижимой бесконечности под названием ДО ТЕБЯ и движущимися в другую бесконечность, которую можно было назвать НЕПОСТИЖИМОЕ ЗАВТРА. И тебе нет дела до их болячек. Чужие страдания и хвори – ничто в сравнении с тем праздником бесконечного движения, каким является вся твоя жизнь. И только позже, значительно позже, ты начинаешь понимать, что бесконечность – это скорее свойство космоса, но вовсе не тех кусков мыслящего мяса, которые называют себя людьми.
Теперь Лена с ужасом признавалась себе, что за все годы их совместной жизни, хоть это и абсурдно, но она считала маму самым здоровым человеком на земле. Не будь ты столь глупа и слепа, ты бы постаралась хоть сколько-нибудь облегчить её жизнь. Ты бы приложила усилия… Если б знала… О господи, почему мы такие беспомощные – словно слепые котята! Почему мы бываем умными лишь задним числом! А ведь всё это происходило у неё на глазах… Приглядись она повнимательней – наверняка бы заметила сотню разных признаков… Теперь! Что толку говорить об этом теперь! Вспоминая, она видит мамину спину, ссутулившуюся, выгнутую как дно огромного таза, она видит её руки – отёкшие красные руки с негнущимися узлами суставов. Она смотрит в её тёмные глаза (глаза загнанной лошади?), и ком снова подступает к горлу, и трудно дышать, и Лена со стоном падает в подушку.
Мамочка! Милая, милая моя мамочка! Прости меня, если сможешь, прости меня! Если бы можно было жизнь прокрутить назад, я отдала бы всё – лишь бы ты жила! Пусть лучше бы это я умерла, я, никчёмная и никудышная баба, осмелившаяся зачать и родить одного-единственного ребёнка!
"Я прочитал сегодня медицинское заключение, – говорил Пётр, – и ты знаешь… там целый букет ужасных болезней. А ведь мы никогда… мы совершенно ничего не знали. Не понимаю…"
Как показало вскрытие, причиной смерти была ишемическая болезнь сердца, однако у мамы обнаружили ещё целый шлейф серьёзных заболеваний, каждое из которых само по себе в любой момент могло привести к смерти. Для них, для всех её детей, это прозвучало как гром с ясного неба. И это было… страшно.
И самым фантастическим казалось то, что старая женщина оставалась на ногах до самого последнего дня. Она умерла, едва закончив мыть тарелки после обеда и прилёгши на кровать, чтобы немного передохнуть перед приготовлением ужина. "Смерть наступила мгновенно. – (От кого она это слышала?) – Она совсем не мучилась". Да кто, кто может знать о маминых мучениях! Кто!
Долгие и счастливые дни в их старом доме воспитали в Лене желание и самой во всём быть похожей на маму. И в чём-то ей это даже удавалось. Она, к примеру, умела и любила готовить. Всё, что привносило в их с Володей быт хоть капельку теплоты и радости, доставляло ей великое наслаждение. Она с охотой занималась любым делом по дому и радовалась, когда всё кругом сияет и искрится после того, как там прошлась её заботливая и трудолюбивая рука. И ещё она любила детей.
Участь в школе, она никак не могла взять в толк, как это могут некоторые родители иметь всего лишь одного ребёнка. Только в её классе было пять или шесть ребят и девчонок из таких семей. На её взгляд подобная ситуация была в чём-то сродни недугу. Лена всерьёз считала, что такие родители наверняка серьёзно больны. И поэтому врачи запрещают им рожать новых детей. И она искренне сочувствовала этим людям, она жалела и их отпрысков (хотя те зачастую и оказывались порядочными задаваками), ведь это так ужасно, так невыразимо скучно – быть одному! Уж у неё-то – дайте время! – всё будет по-другому. Лена предавалась мечтаниям, да так упоённо, что порой теряла грань между настоящей жизнью и вымыслом. Случались даже курьёзы.
Помнится, в восьмом классе увивался за ней один паренёк. Ничем особенным он не выделялся, разве что одним – уж больно он по ней сох. Его любовь ну просто не давала ей проходу. Каждый божий день он писал ей какие-то надрывные, трагические записки, в которых почему-то постоянно цитировал Пушкина. Монументального Александра Сергеича. Звали юношу Игорь, а вот фамилию она забыла.
В конце концов в Лене проснулась обычная человеческая жалость. На первое свидание она шла с неохотой, но, вопреки её ожиданиям, встреча получилась прекрасной. В манерах и речи Игоря не было и намёка на тот надрыв и ту безысходность, которым так изобиловали и так утомляли его послания. К тому же он оказался прекрасным собеседником и знал массу интересных историй.
И всё бы ничего, если бы Лена не была столь сосредоточена на детях. Они гуляли уже часа три, когда Игорь решился пригласить её назавтра в кино. И тут словно кто дёрнул её за язык. Вместо того чтобы просто сказать "да", она начала нести всякую околесицу. Она сказала, что кормит грудью и потому не может надолго отлучаться. Она глядела на его отвисшую челюсть и ей было весело. Как, разве он не знал? Ведь у неё две дочки – близняшки Машенька и Дашенька, – два маленьких прожорливых ангелочка. Она их просто ужжжасно любит и – вот смех! – то и дело путает. Бывает, покормит Машеньку, отвернётся, а потом не знает, кого она покормила, – Машеньку или Дашеньку. Приходится снова кормить обеих.
Игорь слушал, она видела его вытянувшееся лицо и ничего не могла с собой поделать. Какой-то маленький бесёнок внутри неё дёргал за невидимые верёвочки и рот открывался сам собой. К тому же она врала настолько самозабвенно, что уже и сама начинала верить.
Кончилось тем, чем и должно было кончиться. Её кавалер сбежал. И позже, в школе (а он учился в параллельном классе), старался больше не попадаться ей на глаза.
Если честно, она не очень-то и огорчалась. Лишь одно её волновало: как бы он не узнал, что на самом-то деле у неё нет никаких детей.
Да, Лена мечтала о детях. Она очень любила всех своих сестёр и братьев и всегда хотела, чтобы это счастье имело своё продолжение и в её семье. И она настолько сосредоточилась на этом, что мысль о муже, о мужчине, без которого, как она с горечью понимала, невозможен сам акт деторождения, – эта мысль была для неё всего лишь производной от первой и если и посещала её иногда, то всякий раз приводила за собой досаду и беспокойство. Ведь кандидатура всё ещё была не определена! Эх, и почему этого нельзя проделать без мужчины, сокрушалась она, для чего именно так всё устроено? Сама мысль о сексе приводила её в ужас, но, как ни прискорбно, это был единственный путь к её цели. И Лена стала приглядываться к мальчикам, стала за ними наблюдать. Всего лишь пара недель такого наблюдения – и она пришла к разочаровывающему выводу: ни один из её сверстников в мужья явно не годился. И не потому, что все они были уродами, – попадались и симпатичные (Толик Аверин – так тот вообще был красив как Аполлон), – дело было не в этом. Она искала не красавца, на которого могла бы любоваться все дни, – ей нужен был ОТЕЦ для её пятерых (как минимум!) детей. И поэтому он должен быть человеком… таким человеком… ну, в общем, совершенно особенным мужчиной. Она верила, стоит ей только увидеть такого мужчину, и она немедленно поймёт (она не знала – каким образом, но обязательно поймёт, почувствует), что это именно ОН. Вертлявые, сквернословящие, по-бабьи жеманные и хихикающие одноклассники вызывали лишь презрение и уж конечно совсем не годились на эту роль. И Лена объявила всесоюзный розыск.
НАЙТИ МУЖЧИНУ! – Все её дни с какого-то момента стали протекать под этим лозунгом. Она подошла к задаче сверхответственно и даже составила нечто вроде плана поиска. Как некий орнитолог в погоне за редким жуком или иной невиданной козявкой вооружается всеми своими приборами и методично обследует листик за листиком, кустик за кустиком, сантиметр за сантиметром каких-нибудь диких джунглей, – так и она мобилизовала всё своё изощрённое воображение и весь арсенал подручных средств к определению места дислокации этого единственного нужного ей экземпляра – из отряда "МУЖЧИНЫ" из семейства "ДЕТОЛЮБЦЫ".
Она посещала библиотеки, больницы, множество солидных, и не очень, учреждений, проникала под самыми смехотворными предлогами в офисы каких-то загадочных компаний и фирм, а поскольку жила она по-прежнему у чёрта на куличках – на краю города (одна дорога в центр и обратно отнимала у неё по часу в один конец), то можно понять, насколько утомительными были её искания. Отряд "МУЖЧИНЫ" был представлен довольно широко, вот только той единственной нужной ей особи всё никак не попадалось. Лена с неистовой верой уповала, что вот, наконец, в ней откроется некий внутренний глаз, и она увидит и поймёт – и это будет как удар молнии… Она действительно ждала как минимум молнии, электрического разряда в своей душе – именно так она видела встречу с НИМ, с тем ЕДИНСТВЕННЫМ И НЕПОВТОРИМЫМ, кто способен разделить с ней её многодетное счастье. А в том, что эта молния вот-вот сверкнёт, она не сомневалась ни на минуту.
И, как ни странно, молния сверкнула. И хотя это была всего лишь хрестоматийная молния первой майской грозы – Лене показалось, что в этот миг сошлись в одной точке два блуждающих провода, два наэлектризованных конца…
В тот день Лена возвращалась из своей очередной экспедиции. Она только что побывала в каком-то доисторическом НИИ, куда по придуманной ей легенде будто бы намеревалась устроиться лаборанткой. В отделе кадров она неожиданно угодила в сети, раскинутые очкастой старушенцией в капроновом парике, – та отняла у Лены почти час времени, толкая речь о строгих порядках в этом древнем храме науки. Живописуя девушке вековые традиции института, старая карга распиналась так, словно на работу пришёл наниматься по меньшей мере доцент или кандидат наук. В ту пору Лена уже заканчивала десятый класс, через несколько дней должны были начаться экзамены, и ей было совсем не до болтовни этой учёной леди Макбет. Наспех заполнив анкету, она поспешила вырваться из паутины навязчивого пустословия и, когда ей это удалось, заглянула в несколько огромных комнат за огромными дверями. Среди пыли и запустения старого здания она обнаружила нескольких живых существ, но все они по большей части напоминали скорее бесполых амёб, нежели способных к размножению мужчин и женщин, и, дабы не задохнуться в царящей там атмосфере тления и упадка, Лена поскорее сбежала из этого жуткого места. Потом она немного побродила по улицам, наслаждаясь животворящим летним воздухом; когда же влажная громада туч неожиданно проглотила солнышко, она вдруг поняла, что не успеет домой до ливня. Быстро темнело, ветер крутил по асфальту смерчики пыли, и Лена поспешила на остановку автобуса. Она понимала, что только чудо может помочь ей избежать омовения (зонта у неё не было), – автобусы ходили по расписанию, известному лишь богу и их водителям.
На остановке, поглядывая на небо, переминался с десяток таких же несчастных, как и она, скитальцев, а рядом пустовали три телефонные будки пожарного цвета. Лена подумала, что если она сейчас же не займёт одну из них, то перспектива искупаться из почти неминуемой превратится в неизбежную.
Дождь, как и положено в это время года, обрушился стеной. Несколько несостоявшихся пассажиров вмиг захватили соседние кабинки, прочие попробовали спастись бегством. Остановка опустела. Первые удары грома заставили дрожать стёкла в железных рамах дверей, но ветер быстро поутих, и водяные плети принялись методично хлестать всё и вся. В кабинке, сбоку, внизу, отсутствовало одно стекло и фонтаны брызг с тротуара не находили никаких препятствий на пути к голым коленкам и матерчатым тапочкам Лены. Она отодвинулась как можно дальше от этой дыры и почувствовала себя в буквальном смысле загнанной в угол. Добросовестные поиски брачного партнёра ни к чему не привели, на носу выпускные экзамены, дальше – пугающая неизвестность, и всё идёт не так, как она хотела, и ещё эти проклятущие автобусы, которых никогда не дождёшься, и этот дождь… Водяные струйки стекали по её щиколоткам, а её глаза готовились добавить сырости и сверху…
И тут кто-то большой и мокрый распахнул дверь её убежища и со словами "Вы позволите?" ввалился в будку. Не успела она и глазом моргнуть, как рядом с ней встал мужчина в мокром пиджаке и с широкой улыбкой на губах. "Не помешаю?" От него исходил довольно приятный едва уловимый запах (чуть позже Лена догадалась, что это был запах алкоголя – но не перегар, а свежий аромат не то коньяка, не то хорошего виноградного вина). Мужчина был молод и огромен, сперва он даже показался ей гигантом, этаким былинным викингом, и потом она часто спрашивала себя, чем было вызвано такое впечатление. На самом-то деле (как выяснилось позже) он был выше её всего на восемь сантиметров. Просто в тот день она отправилась в поход в лёгких летних тапочках, а на нём были ботинки на модном в ту пору высоком каблуке. Должно быть, сказалось и то, что Лена ощущала себя сгорбленной, придавленной грузом своих невесёлых забот, к тому же она стояла по колено в воде и уже начинала зябнуть… Как бы то ни было, подвыпивший гость произвёл на неё неожиданно приятное впечатление, и она решила: а не попробовать ли?.. Позже бывали моменты (и с каждым годом таких моментов становилось всё больше), когда она укоряла себя за эту слабость, обвиняла за то, что поддалась его весёлому бесшабашному напору, уступила его заигрыванию, дала вовлечь себя во всё то, что стало теперь её жизнью, в то, из чего ей теперь уже не выпутаться до самой смерти.
Она дала себя разговорить и даже, помнится, успела немного пококетничать, и когда дождь поутих и объявился долгожданный транспорт, она нырнула в автобус уже обречённая на завтрашнее и на все последующие свидания.
Немного погодя она тряслась в душном и мерзко пахнущем чреве ЛиАза, и целый рой мыслей не давал ей покоя: ТО это или НЕ ТО? Не приняла ли она молнии, сверкавшие в грозовом небе, за те знамения, что должны были явиться из сокровенных глубин её сердца? И не обманчив ли презентабельный вид её нового знакомца, его слегка ироничная манера держаться? И этот едва уловимый запашок из его улыбчивого рта – не он ли виной назначенной на завтра встрече? Вопросы множились и цеплялись друг за друга подобно звеньям бесконечной цепи. Но Лена дала себе один совет, она вспомнила одну поговорку, слышанную в каком-то фильме: нельзя узнать вкуса яичницы, не разбив яйца. Она улыбнулась и решила попробовать…
А потом он подарил ей стихи, бесхитростные и очень трогательные, в которых описал их первую встречу. И ещё он на каждое свидание приходил с цветами и делал всё ну просто классически правильно, и она не могла найти серьёзных причин для отвода. Мать, узнав, что её кавалер единственный ребёнок в семье, сказала лишь: "Поступай как знаешь, но помяни моё слово – наплачешься ты с ним". Этот факт очень сильно тревожил и саму Лену. Она не забыла своего отношения к сынкам-одиночкам, к избалованным чрезмерной родительской заботой разлюбезным чадам, эгоистам и зазнайкам, каких она видела в своём классе и школе. А ведь она искала ОТЦА ДЛЯ СВОИХ ДЕТЕЙ! Правилен ли её выбор? Да и её ли это выбор? Столько сил и времени было потрачено на поиски, а вышло… Он пришёл и взял её, без какого бы то ни было сопротивления с её стороны. Лена была ужасно недовольна собой, она чувствовала, что упустила инициативу. И хотя знакомство в телефонной будке можно было смело отнести к разряду романтических, Лену не оставляло ощущение, будто судьба ей чего-то не додала, в чём-то обманула. Эх, проклятущая ты жизнь, как ты умеешь всё повернуть по-своему…
Через месяц они с Володей расписались и переехали жить к его матери. О! Об этом ей совсем не хочется вспоминать! Этот период жизни был слишком трудным для неё. Она изменилась настолько, что порой ненавидела себя… А главное – её мечта иметь МНОГО ДЕТЕЙ… эта мечта иссякла, высохла, ушла в песок как ручей под палящим солнцем. И не её муж был повинен в этом, нет, по крайней мере, – не только он.
Вот и теперь, стоя ночью в тёмной детской у постели сына, Лена боялась этой раскручивающейся в голове спирали: кто виноват и почему, и если виноват, то насколько. Привычка походя бросаться упрёками привела их к тому, что они уже не отличали чёрного от белого, хорошего от плохого. Все их проблемы сплелись в такой неразъёмный узел, что, глядя на него, возникало одно желание – рубить. Но нельзя уже было отсечь плохого, не повредив хорошего. Жизнь может быть прекрасной или тяжёлой, она может быть просто кошмарной, но только в фильмах и романах она бывает однозначной и объяснимой; настоящая реальность раскрошена как мелкое стекло, и идти по ней, не кромсая пяток, – мечта идиотов…
Серёжка спал. Гигантская мохнатая обезьяна – его верный друг – крепко обхватила его своими гигантскими (паучьими?) лапами.
Лена стояла рядом и как волшебное лекарство пила дыхание сына. Страх и боль понемногу отпускали её сердце, хмурые мысли разбредались в ночи, и забывался кошмар (ОН И НА ЭТОТ РАЗ ЗАХОЧЕТ ВЕРНУТЬСЯ, СКАЗАЛА ХОЗЯЙКА), выкинувший её в четыре часа утра из мужниной постели и смешавший в ней всё до самых низов.
Она наклонилась к своему малышу, но поцеловать не решилась, боясь разбудить. Прошла на кухню, растворила в стакане воды две таблетки аспирина и залпом выпила. Начинало познабливать. "Не разболеться бы", – подумала она. Вернулась в спальню и тихонечко юркнула в постель.