10. ЧЁРНАЯ ШЛЯПА

– Не могу поверить! – кричал Владимир ветру, хлещущему в окно. – Не могу поверить, что я это делаю! Как? Почему? – Он в раздражении бил ладошкой по баранке руля. – А если я посмотрю ужастик на ночь глядя – я что, намочу под собой постель? А когда заурчит в трубах – я побегу прятаться под кровать? Побегу, потому что из слива в раковине уже наверняка торчит окровавленный палец? Ну да, палец, который всё манит и манит… Я что – уже дошёл до такого состояния? О господи! Неужели это и есть та грань, за которой безумие? Да нет, всё это чушь собачья! Просто мне всё надоело, и я ищу предлог. Предлог, чтобы смыться. Но от кого мне бежать? От Ленки и малыша? Но я их люблю больше жизни! Да-да, и это не просто слова – это истинная правда! Я устал от работы? Согласен, устал. Но мне нравится эта работа! Небольшой отдых – и всё пройдёт…

…пройдёт? Ты в этом уверен?

Этот звонок… Вот именно, этот звонок! Этот звонок был просто поводом, чтобы сбежать! Тебе нужен был этот звонок, – потому он и прозвучал!

Владимир умолк, поражённый этой мыслью.

"Натурально! Ты сам это всё придумал! Поднял трубку и разговаривал с несуществующим мужиком. Нагнал жути. Недоспал и перегрелся на солнышке. У тебя глубокая депрессия и тебе хочется только одного – съесть на завтрак свои лакированные туфли".

Машину трясло, и сам он трясся в ней как червяк в консервной банке. Дорога была – хуже некуда, но он совсем не обращал внимания на ямы.

Он чувствовал, что у него начинает болеть голова, но ничего не мог с этим поделать. Таблеток в машине не было (за аптечку штрафовали дважды, но это казалось такой мелочью, что проще было отдать штраф, чем заниматься её приобретением и наполнением), так что единственным выходом была быстрая езда, потому как шипучий американской аспирин стоял дома в зеркальном шкафчике в ванной. Он отчётливо увидел, как таблетка ныряет в кристально чистую воду, превращая её в газировку, как стакан холодит пальцы, как благословенная кисловатая жидкость омывает язык, проникая в гортань, неся долгожданное облегчение.

Он терпеливо жал на газ, но особо разгоняться было негде. Дорога петляла в лесу, переползала с горы на гору, мазохистски выказывая широкопузой "Волге" все свои рубцы и язвы.

– Успокойся, – говорил он сам себе. – Ещё ничего не случилось. И ничего не случится, если ты не будешь дёргаться. А дёргаться ты уже начал. И это плохо. Это очень плохо, потому что вокруг тебя люди и среди них те, кого ты любишь. Человек имеет то, что он создаёт. А создаёт он то, о чём думает. Если ты будешь думать о всякой гадости – её ты и поимеешь. Поэтому расслабься и не бери в голову. Сейчас тебе нужно по возможности без приключений добраться до дома, взять бутылочку французского "Боланже" и мило провести вечер в кругу семьи с любящей женой и ласковым сыном. А потом ты почистишь зубы и ляжешь на ложе любви. И всё у тебя будет абгемахт. Или не так? Так, приятель, так. Вот именно – ПРИЯТЕЛЬ! – как любит выражаться твой хриплоголосый друг.

Впереди показался город, и Владимир подумал, что всё сделает так, как решил. Часы на приборном щитке показывали 12:48, и он сверился с наручными. 12:52.

Ленка наверняка уже заканчивает стирку и собирается кормить Серёжку обедом.

На въезде в город он остановился у первого попавшегося киоска и купил пачку "Кэмела", потому что обнаружил, что у него кончились сигареты.

Потом, почти совсем успокоившись, доехал до гаража и поставил машину. Потерял пятнадцать минут, ожидая автобус, махнул рукой и пошёл пешком. Жара уже приближалась к отметке "невыносимая", но ему даже доставляло удовольствие истязать себя.

– Так тебе и надо! – приговаривал он, шагая по серой пастиле асфальта. – Ты заслужил наказание и должен искупить свой грех собственным потом. К тому же ты не так уж часто ходишь пешком. Тебе это даже полезно.

Пройдя двести метров, он пожалел, что покинул тень автобусной остановки, но теперь до дома уже было рукой подать.

"Боланже" в киоске не оказалось, и он взял итальянскую шипучку "Спуманте". "Тоже ничего. Сойдёт", – подумал он.

Подойдя к крыльцу, обернулся и поискал глазами сына. Может быть, он где-то во дворе?

Густые кусты акации и наглые тополя затопили своей зеленью почти всё обозримое пространство. У мусорных баков паслась облезлая шавка. В тени обвислых кустов на скамейке у детсадовского забора сидели две особы женского пола, их возраст отсюда определить было невозможно, – скорее всего, курят малолетки или старушки обсуждают цены.

И тут он увидел сына. Серёжка и правда был на велике. Владимир недавно – к лету – купил ему подростковый велосипед с каким-то нерусским названием. Велосипед был разборным, складывающимся. Посередине рамы он имел шарнир, который разнимался простым отвинчиванием болта. Конструкция особенно удобная при транспортировке и хранении.

Сергей был далеко – на другом конце квартала, – но по прямой от того места, где стоял Владимир. Асфальтовая дорожка ровной ленточкой соединяла отца и сына. Сергей стоял ("Почему он не катается?" – подумал Владимир) в самом конце этой дорожки, его маленький силуэт густо затеняли кипы кустов, велосипед же был почти не виден. И… КТО-ТО ЕЩЁ СТОЯЛ С НИМ РЯДОМ. Несмотря на жару, у Владимира вдруг похолодела спина. Этот кто-то ("ах ты, чёрт, слишком далеко!") был явно не ребёнком. И ещё одна деталь сразу привлекала внимание. Даже с такого расстояния отчётливо была видна чёрная надвинутая на глаза шляпа.

"Эй!" – хотел крикнуть Владимир, но из него словно вдруг выпустили весь воздух.

Он стоял и покрывался испариной, и смотрел на эту шляпу, и к нему живо возвращался весь утренний ужас. Он понимал, что ему просто на какое-то время удалось заговорить свой страх, так шаман заговаривает кровь, он сумел запихнуть этот страх глубоко внутрь, но тот не исчез – нет, он сделался значительно больше и сейчас готов захлестнуть и уничтожить его.

А из груди уже рвалось:

– Серёжа-а-а! – но он вдруг представил, как бы это прекрасно (суперистерично) звучало в устах его жены, и ему стало не по себе.

"К тому же они слишком далеко!"

"Нет, я должен к ним подойти!"

Он сделал шаг и вдруг осознал, что обе его руки заняты – в одной был дипломат, другая сжимала бутылку идиотского "Спуманте".

"Я даже побежать как следует не смогу!"

"А куда ты собрался бежать?" – поинтересовался кто-то внутри него.

"Ну, иди же ты, иди, чего встал!"

"О господи! Наверное, это и есть – паника!"

Так и не решившись освободить руки и бросить всё как есть у крыльца (на дворе яркий полдень, а он – солидный человек в галстуке и белой рубашке!), он пошёл необыкновенно вязким, тягучим шагом туда, где стоял его ребёнок.

"Сколько раз мы учили его не разговаривать с посторонними на улице! Сколько раз! И всё впустую… как об стену горох… Пока не произойдёт самое страшное…"

Он не выпускал из виду клетчатые шорты сына, его синюю футболку…

"Почему он там стоит?"

…колесо и часть зелёной рамы велосипеда. И, конечно же, незнакомца в шляпе.

"Какой идиот способен нацепить такую шляпу в тридцатиградусную жару?!"

Как раз тот, которого ты боишься. Тот, которому всегда холодно…

Он уже почти бежал. Зелёная пена листвы мелькала по обе стороны от его лица, но цель от этого не делалась ближе. Нет, это никогда не кончится!.. Он будто попал в липкую паутину кошмарного сна, когда ты судорожно дёргаешь ногами, но никуда не движешься. Было впечатление, что подошвы его туфлей утыканы гвоздями, – при каждом соприкосновении с асфальтом гвозди входили в расплавленную смоляную мякоть на всю свою длину, и вытягивать их оттуда было почти непосильным делом.

Владимир увидел, как Серёжа сделал шаг, другой, и вот уже громада кустов скрыла его полностью. И лишь виднеющееся заднее колесо велика свидетельствовало о том, что его сын ещё там. Чёрная шляпа тоже исчезла.

"Там, за кустами – арка, – вдруг вспомнил Владимир. – И выход на улицу. Нет, только не это!"

Колесо – всё, что осталось от его сына – слегка качнулось и тоже исчезло. Но теперь уже Владимир был рядом, совсем рядом…

– Серё-ожа-а-а!!! – заорал он, больше не стесняясь быть похожим на свою жену. – Серё-ожа-а-а-а-а!!!

Эхо его крика раздробилось о стены домов и заметалось в пустой раскалённой коробке квартала.

– СЕРЁ-ОЖА-А-А-А-А-А!!!

Бутылка и портфель выскальзывали из мокрых ладоней, но он не бросал их, потому что ещё оставалась надежда, что он не сошёл с ума. Пот заливал глаза, хриплое дыхание толчками вырывалось из открытого рта, и лишь одна мысль двигала его ноги: НЕТ! НЕ ОТДАМ! НИ ЗА ЧТО! НЕ ОТДАМ!

Вряд ли когда-нибудь раньше – в школе или после (да и вряд ли когда-то ещё) – он бегал стометровку с таким превосходным результатом.

Выскочив на свободный от растительности пятачок перед аркой, он понял свою ошибку. Впереди, опираясь на тонкую дюралевую клюку, ковыляла тощая худая старуха. На ней было длинное – ниже колен – чёрное платье и такая же чёрная ажурная шляпка. Рядом с ней, подстраиваясь под её шаг, двигался мальчик, одной рукой он поддерживал старушку под локоть, а другой вёл свой велосипед. На его сына он был похож только одеждой.

Владимир понял, что обознался.