4. КОШМАР
…Лена села в кровати. Ей показалось, что в сенках кто-то плачет…
Она выпростала ноги из-под одеяла и прошла к двери. Беспокойство внезапным холодом сковало спину. Кто бы это мог быть? Новая, непривычная обстановка, незнакомые запахи, скрип половиц – всё это тревожило и наполняло сердце безотчётным страхом. За окном была ночь, одиноко горел фонарь на столбе, вырывая из тьмы мёртвый силуэт сирени у забора. Ни ветерка. Лена прислушалась. Как будто стонет кто-то. Взгляд её упал на кроватку сына, и она вздрогнула. Кровать была пуста. Плоский металлический крючок, на который они запирали дверь перед сном, был откинут и висел неподвижно. "Серёженька", – прошептала она и протянула руку. Рука вошла в пространство перед ней как в глицерин. Дверь неожиданно дрогнула и с жутким и оглушающим скрипом отдалилась от её руки, словно была живым существом. Лене стоило усилия не закричать. Чёрный провал двора, в котором (это она хорошо помнила) не было ни одного окна, распахнулся как пасть монстра. Сени были пусты, дверь, ведущая на крыльцо, открыта. И тут она, нет, не увидела, скорее поняла каким-то полузвериным чутьём самки – там, в темноте, кто-то (или что-то) есть. Там кто-то возится и стонет. "Серёженька", – позвала Лена и сделала шаг навстречу своему страху, шаг через широкий порог. "Мамоцька, – услышала она тоненький голос своего малыша. – Мамоцька, помоги мне!" "Господи, Серёженька, что… – выдохнула она, шаря во тьме дрожащими руками, – мальчик мой, ты где?" "Я здесь, мамоцька, внизу". Мать, рискуя свернуть себе шею, сбежала по крутым ступеням крыльца и, продолжая судорожно щупать темноту вокруг себя, бросилась на помощь сыну. Он сидел в уголке у поленницы дров, втиснутый между дверью туалета и стоящим за ней огромным бревном, по-видимому, приготовленным для какой-то цели прежним (покойным) хозяином. В темноте его маленькое личико белело словно пятно сметаны на бархатном театральном занавесе. Огромные провалы глазниц были похожи на две рваные пробоины, – на мгновение ей показалось, что её сын лишился глаз.
"Что ты здесь делаешь? Что с тобой?" – прокричала она, кидаясь к нему и протягивая руки, чтобы попытаться выхватить сына из страшной щели, в которую он неизвестно по какой причине угодил. Ей показалось, что кто-то держит его сзади, кто-то чёрный, как сама эта ночь, кто-то по виду равный её ужасу. Она не позволит, она не отдаст сына этому чудовищу! А ну убирайся, кровожадный урод! Или я сейчас… Неожиданно в нос ей ударила сладковатая, удушливая волна смрада из близкого туалета. И это было – как его дыхание, как дыхание самого ада.
Мальчик тянул к ней свои ручонки и плакал. Она различила две блестящие дорожки от слёз на его щеках. "Иди, иди ко мне", – позвала она и крепко-крепко ухватила протянутые к ней маленькие пальчики. Кожа его рук оказалась неожиданно холодной и скользкой, как… "как то, что его держит", – закончил кто-то внутри неё. Но теперь уже не было времени думать, не было времени бояться. Её сын попал в беду, и она должна спасти его во что бы то ни стало. Вот уже показалась его маечка, жёлтая маечка с утёнком Дакки, она и забыла, что у него такая была, сейчас, мой милый, сейчас, дай только маме получше ухватиться… Она извлекла своего сына, она выдернула его из ужасной дыры, с лёгкостью подняла вверх, прижала к своему лицу и принялась целовать его глаза, которые – слава Всевышнему! – оказались на месте. Она целовала его шёлковые волосы – те были влажными от пота, – а в это время её собственные волосы вставали дыбом, потому что до неё вдруг дошло, кого она держит на руках. Это не был её сын, вернее, это не был её теперешний сын – восьмилетний мальчик, акселерат и дылда, который за первый школьный год вымахал ей под мышку и которого она вряд ли теперь подняла бы вот так запросто… Сквозь хлынувшие слёзы она увидела, что держит в руках своего сына – такого, каким он был лет пять назад, почти младенца, щекастого малыша, которого в прежние времена они с мужем так любили тискать. Малыш отодвинул от неё своё лицо и, словно подыгрывая ей, пропищал: "Мамоцька, мне стласно, мамоцька, как холосо, сто ты плисла!" Его глаза блеснули, и она увидела, что в них и в помине нет слёз. Глаза были огромными и пустыми. Её ноги приросли к дощатому полу, а в груди стал набухать и рваться наружу вопль. Сын крепко держал её своими ручонками, и от них исходил такой замогильный холод, будто он только что вынул их из жидкого азота. Мальчик всё ещё смотрел на неё – и вдруг его лицо изменилось. Он будто понял, что и ОНА ПОНЯЛА. И тогда он улыбнулся.
Если бы она могла бросить своего сына – она бы бросила. Но глубинный материнский инстинкт не позволил ей сделать этого, и не было сил сделать что-либо ещё. Она чувствовала его ледяные руки на своей шее, и когда он ласково и как-то жутко в последний раз сказал "Мамоцька…", она вдруг увидела близко его рот и закричала. Пальцы сына впились ей в кожу, его улыбка ширилась, обнажая большие белые зубы… Вновь тошнотворно пахнуло близкими нечистотами, она отшатнулась и… открыла глаза.
То, что это был сон, она поняла не сразу. Она всё ещё стояла в тёмном дворе их новой деревенской дачи и её выворачивало от жуткого смрада из отверстой выгребной ямы, мёрзлые пальцы Серёженьки сжимали её горло, а её рот был открыт в беззвучном крике.
Её трясло.
…ОН И НА ЭТОТ РАЗ ЗАХОЧЕТ…
Лена повернула голову. Спина спящего мужа выплыла к ней из вязкой темноты. Володя лежал на боку наполовину раскрывшись – плечи сдвинуты, кисти рук зажаты между ног. Мелькнуло: как плод в утробе. Он был рядом и в то же время как будто в другом измерении. Ей никогда не дотянуться до него, не разбудить, не объяснить. Подумалось в панике: как он может спать, когда случилось такое… такое… Она не находила слов, чтобы объяснить даже себе, что же всё-таки произошло. Ей захотелось немедля растолкать его, наорать, выплакаться, поделиться с ним своим ужасом, страхом, отчаянием. Она сидела во тьме, слушала его дыхание и не могла успокоиться. Сон прервался, но не ушёл. Мамоцька…
…ОН ЗАХОЧЕТ ВЕРНУТЬСЯ!
И тут она взметнула руку к губам, зажимая рот, потому что набухший шар ужаса в её груди неожиданно взорвался. "И-и-и-и-и…" – вылезло глухое, гортанное из-под побелевших пальцев. Слёзы сами собой брызнули из глаз, горло перехватило, и ей едва достало сил, чтобы не завыть в голос.
Но ощущение реальности уже наполовину вернулось к ней, теперь она уже боялась разбудить Володю и Серёжку.
Она выползла из кровати ("Этот столб, он так и стоит…" – отчётливо проговорил во сне муж и, шлёпая губами, перевернулся на другой бок) и прошла в ванную. Умыла лицо, посидела немного на краю ванны, приводя себя в норму. О господи, да что же это такое! Откуда такие сны? Промелькнуло какое-то едва осознанное воспоминание, но оно растаяло прежде, чем она смогла его ухватить. Где-то там, в глубине, в прошлом… Может быть, это какой-то старый сон? Или детский страх… В любом случае это было совсем некстати. Господи, о чём это я? Во всём виноваты эти неожиданные дачные заботы… ОН БЫЛ ХОРОШИМ ПЛОТНИКОМ И ВСЁ ДЕЛАЛ САМ… новые впечатления и такие необычные переживания. Бесспорно, во всём виноват переезд на дачу. Этот дом… он такой большой и такой тёмный по ночам. И тишина… в городе никогда не бывает такой тишины. Припомнилось, как днём они все вместе ходили к реке, было жарко и все здорово устали, а потом вдруг кто-то заикнулся о клещах, и они бросились осматривать друг друга и с особой тщательностью – сына. Но всё обошлось. Когда они вернулись, было ещё светло, но ведь летом темнеет очень поздно! Они ужинали привезёнными пирогами с картошкой, и Серёжка радовался, что ему не надо чистить зубы перед сном, потому что щётку они забыли. Он насажал себе в коленку кучу заноз, и отцу пришлось повозиться, вытаскивая их оттуда.
– Там наверху, знаете, – целая комната, огромная, над всем домом, и там полно сена, – восторженно рассказывал сын, пока Володя колдовал над его коленом.
– Эй, Бонифаций, не дёргайся… Расскажи-ка нам лучше, как ты туда попал? – спрашивал отец.
– Так там же лестница…
– Пойду, взгляну, – Лена вышла на двор, но прежде чем она обнаружила эту лестницу, ей пришлось порядком побродить. Сколоченная из круглых толстых жердей, та стояла в проёме между бревенчатой стеной бани и стенкой курятника и из коридора её совсем не было видно. В тёмном сыром закутке (чёрт возьми, здесь всюду и всегда темно!), в самом углу, виднелись остатки разваленной поленницы (отсюда, видимо, удобнее брать дрова зимой, сообразила Лена). Куча щепок и древесной коры вперемешку с мусором почти полностью загораживала вход. Лена посмотрела наверх, туда, куда уходили обшарпанные ступени. Квадратный выпил в досках настила над головой был чёрен как дыра в преисподнюю. ОН МОГ УПАСТЬ ОТТУДА, ОН МОГ ЗАПРОСТО СВАЛИТЬСЯ… Лена коснулась руками лестницы, дерево было холодным и влажным, она подняла ногу и поставила её на нижнюю перекладину.
За стеной вдруг ухнул ветер, и из коридора пахнуло сыростью. ИДИ КО МНЕ, МОЯ СЛАДКАЯ, ТЫ ВЕДЬ ХОРОШАЯ ДЕВОЧКА… Лена вздрогнула. Тебе не стоит ходить туда, это вовсе не место для вечерних прогулок… Во рту у неё разом пересохло и появился противный кисловатый привкус. Лучше, наверное, позвать Володю…
– Нет, это глупо, в конце концов! – сказала она сама себе. – Ты уже не маленькая девочка.
– А что, большие девочки не боятся тёмных углов? – тут же парировала какая-то глубинная её часть.
– Но ты ведь уже и не девочка! – бросила она последний аргумент и фыркнула.
Юмор, хотя и пошлый, всё же немного разрядил ситуацию. Лена покрепче ухватилась за перекладину и напрягла спину, готовясь к первому шагу. Какого чёрта я сюда припёрлась! Мы прекрасно смогли бы всё осмотреть и завтра днём. Словно в надежде, что кто-то её окликнет, она ещё раз огляделась по сторонам, но всё было тихо.
Ну же, давай! – приказала она себе. – Ты должна это сделать, должна ради ребёнка! Не виси здесь как… – она не нашла подходящего слова. – А то сейчас выйдут твой муж и твой сын и застанут тебя дрожащей и полумёртвой на этой грязной лестнице…
…ИДИ…
И Лена стала подниматься. Её вес заставил первую же ступень заметно просесть, и широкие крашеные половицы внизу противно заскрипели. Пара движений – и вот уже этот кошмарный проём прямо у неё над головой.
…КО МНЕ, МОЯ СЛАДКАЯ!
Она почувствовала, что если сунет сейчас туда свою голову, то произойдёт непоправимое. Лена услышала какой-то странный глухой стук и не сразу поняла, что это стучит её собственное сердце.
Она проглотила несуществующую слюну и достаточно громко произнесла:
– Ленка, ты впала в детство!
Звук собственного голоса немного ободрил её, и она сделала ещё один шаг. Наверху было темно… как у негра в жопе, сказал бы Володя… Она повернула голову и увидела в двух шагах от себя охапку соломы. Приятный и давно забытый запах проник в лёгкие.
– Ничего не видно. Что и требовалось доказать. Только вон там, в углу…
Она прищурилась, пробуя рассмотреть какую-то странную кучу метрах в трёх от себя, рядом со стропилами крыши. При этом наклонилась и взялась рукой за шершавый торец доски. Бесполезно. Слишком темно. Поднявшись ещё немного, Лена почти легла на доску, и та сразу поехала в сторону.
– Ох! – Лена отпрянула назад, на лестницу.
Решив проверить внезапно возникшую догадку, она снова ухватилась за доску и потянула. Так и есть! – доска не закреплена. Ей не составило никакого труда вернуть её на прежнее место.
– Они не прибиты! О господи, они же совсем не прибиты! И он здесь ходил! – Беспокойство за Серёжку навалилось на неё с новой силой, заставив позабыть все страхи.
Спуск назад был скорым.
ПОДОЖДИ. СЕЙЧАС ТВОЯ МАМОЧКА ТЕБЕ ЗАДАСТ!
Она решительно прошествовала по коридору.
Но её задор иссяк, едва она переступила порог комнаты. Будто из надувной игрушки выпустили воздух. Володя и Серёжка возлежали на кровати и разгадывали кроссворд в каком-то детском журнале.
– Мам, – крикнул сын, – слово из восьми букв, зверёк с пушистым хвостом.
– Суслик, – сказала она и устало опустилась на стул.
– Э, нет, тут надо по-английски!
– Не знаю я, отстаньте.
– Эх ты! Это же белка – squirrel, – победно изрёк сын, и они снова углубились в своё занятие.
Когда Серёжа уснул, она решила поговорить с мужем обо всём. Если она не скажет ему сейчас, то уже не скажет никогда! Она понимала, что это глупо, но ничего не могла с собой поделать.
– Я хочу тебе кое-что сказать, – произнесла она.
Свет в комнате был погашен, они сидели за столом на кухне.
– Вот как? – удивился он. – А мне показалось, мы идём спать. – Его игривый тон не оставлял никаких сомнений. О БОЖЕ! НУ ПОЧЕМУ ИМЕННО СЕЙЧАС! КОГДА МНЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ ДО СЕКСА!
– Ты должен меня выслушать.
– Ну Лену-усик, ну котик! – (Мёд, да и только!) – Говорят, на новом месте это всегда бывает здо́рово, – он попытался ухватить её пониже спины, но она отстранилась.
– Послушай, я не хочу, чтобы он лазил на этот чердак! – выпалила она, потому что ещё секунда – и она бы сдалась.
– Так ты об этом? – он был разочарован.
– Да, об этом. Не смейся, он свесится оттуда в два счёта!
– Но это вовсе не чердак. Это, скорее, сеновал.
Его улыбчивое спокойствие (равнодушие?) придало ей сил.
– Мне без разницы, как это называется! Там полно паутины и ещё бог знает чего! Он может споткнуться и упасть в эту дыру! – она не замечала, что уже почти кричит. – Там даже пол не прибит! Там просто доски накиданы и всё!
– Но ребёнку же надо где-то играть! – вспылил и он. Оба умолкли, поняв, что следует сбавить тон.
Она видела: он совсем – СОВСЕМ – не понимает причин её беспокойства.
– Как хочешь, но туда он больше не полезет! – сказала она тише, но не менее зло.
Володя похлопал себя по карманам – она знала это движение, он искал зажигалку. Почему при первой возможности мужики сразу тянуться к этой своей соске, к этим сигаретам? Как малые дети, право! И испугавшись, что он сейчас увильнёт от разговора, уйдя курить, она заспешила:
– Так ты мне ничего не ответил…
– А что я должен отвечать, ты уже всё решила.
– Тогда ответь, что ты согласен…
Ну почему, почему всё так не вовремя! Она видела, что уже ничем не вернуть его прежнего настроения. Разрушено то, что могло закончиться так волшебно. Сластолюбивый зверь загнан обратно в свою нору, грядёт холодная, пустая ночь. Ей сделалось до ужаса больно. Но в то же время будто кто-то подталкивал, будто кто-то твердил ей, что ОНА ПРАВА. Да, она права, права, чёрт возьми! Она ДОЛЖНА так поступать, потому что… потому что…
Володя вдруг поднял голову. В одной руке он держал зажигалку "Крикет", её жёлтое тельце, как шея цыплёнка, торчала меж его пальцами, другая рука уже мяла сигарету. Он очень тихо и, как ей показалось, виновато сказал:
– Знаешь, он спрашивал у меня разрешения устроить там штаб… – пауза, – …и я ответил "да".
У неё внезапно пропало всякое желание спорить – словно кто-то повернул выключатель. Она рывком поднялась со стула и ушла в комнату. Через минуту она услышала, как муж вышел во двор.
Эту ночь – их первую ночь на даче – они провели в одной кровати, неподвижные и немые как египетские мумии. Молчание невидимой стенкой стояло меж ними, пока они не уснули.
Лена долго лежала и прислушивалась к темноте. Она уже успела пожалеть, что не сдержала своих эмоций, да и вообще, наверное, не следовало начинать этот разговор, всё можно было решить и завтра. Пожалуй, в чём-то Володя прав. Ребёнок есть ребёнок, и все эти игры в штабы ему действительно интересны, и нужно было просто объяснить сыну, чтобы он был поосторожней…
Эти думы терзали её сердце, и она никак не могла забыться. Новая кровать оказалась жёсткой, Лена долго ворочалась, а наутро без удивления обнаружила, что не выспалась…
Теперь тоже была ночь, но теперь Лена уже сидела в ванной своей городской квартиры, и мысли, как заводной Серёжин паровозик, всё кружили и кружили вокруг короткого позавчерашнего дня и долгой вчерашней ночи.
Выходя из забытья, она тяжело вздохнула и встала, чтобы заглянуть в зеркало. Один взгляд – и она поняла, что четыре часа ночи – не самое лучшее время, чтобы любоваться здоровым цветом лица.
– Мамоцька…
Серёженька! Миленький! Прости свою глупую мамку!
Стараясь ступать неслышно, Лена проскользнула в детскую взглянуть, как он там.
Её мальчик спал.