3. ВОН ИЗ ГОРОДА!

На эти выходные они всей семьёй приехали на дачу. Первый раз этим летом. Собственно, лето ещё только начиналось…

Дом был куплен год назад, – нужно было вырвать сына, Серёжку, из городского смердящего ада. Хотя бы на лето, на сколько удастся, увезти его маленькие и беззащитные лёгкие, его синячки под глазами, подальше от металлургического монстра, какой царил в их городе. Последний год Володя зарабатывал неплохо, и они смогли позволить себе купить дом в деревне. Когда станет совсем тепло, они переберутся сюда надолго, на пару недель или даже на целый месяц, если конечно не рискнут отправиться всей семьёй куда-нибудь на юга. Серёжка уже закончил первый класс и был теперь свободен. Но на это, разумеется, нужны деньги…

Мысль о приобретении дома в деревне родилась прошлым летом. Июль тогда стоял – чистое горнило, три недели подряд термометр показывал плюс тридцать пять в тени, асфальт тёк по тротуарам как масло по сковороде, над городом висело облако красноватого смога, в довершение всего у них отключили горячую воду, и Лена не выдержала.

– Всё, баста! Айда из этого пекла! – сказала она обоим мужикам. – И обратно ни ногой – пока белые мухи не полетят. К чертям собачьим, в деревню, в глушь, в Саратов!

Сын спросил:

– А белые мухи – это какие, мам?

– Полетят – тогда узнаешь, – у неё не было сил объяснить ребёнку даже такую малость; однако она тут же смягчилась: – Это снег, Серенький, так называют снег.

– А, – сказал мальчик.

– Хочешь в деревню?

– Не знаю, – он пожал плечом.

– Ну подумай, откуда же ему знать. – Отец тогда только что пришёл с работы, ополоснулся холодной водой и стоял в дверях ванной с полотенцем в руках. Его рубашка висела на стуле, Лена видела, как на полспины расплылось на ней тёмное пятно пота. – Откуда ему знать, он ведь там ни разу не был, верно, Бонифаций? – Подошёл и потрепал сына по белокурым вихрам. – А как походит месяцок в лес да на рыбалку, как поест клубнички-землянички, – так потом его за уши оттуда не вытащишь.

Меж собой они уже давно решили: едва у Володи на работе выдастся свободная минутка, – они проедут по близлежащим деревням и снимут дачу (или же, к примеру, можно попроситься на постой к какой-нибудь одинокой бабке, – сами-то они вряд ли смогут побыть там долго, а вот Серёжку оставить – было бы просто чудесно). Однако пока всё заканчивалось одними разговорами.

– Ты погляди на своего сына, погляди! – психовала Лена; ей было жутко смотреть, как чахнет её любимое чадо. – Глаза провалились, сам зелёный весь! Просто задохлик какой-то! А ведь ему в сентябре впрягаться, и впрягаться как следует, сам знаешь. В гимназии нагрузки – не садиковские.

– Опять двадцать пять! Мы с тобой, кажется, уже всё обговорили!

Он отмахнулся, и её это задело.

– Да что толку – обговорили… Ехать надо!

Муж снова ушёл в ванную, оттуда крикнул:

– Хорошо, завтра едем. Устроит тебя?

– Устроит.

– И куда едем?

– Так это ты должен был узнать!

– Я и узнал…

– Да ни фига ты не узнал!..

Какое-то время они ещё попрепирались, однако цель (а куда он денется!) была достигнута. Верно говорят: МУЖ – ГОЛОВА, ЖЕНА – ШЕЯ. Назавтра Володя взял свою служебную машину – "Волгу" – (собственной пока не разжились), и они отправились.

"Ничего-то ты, мой разлюбезный, не узнал! Так я и думала, что мы отправимся в Чёрную". Лена сидела в машине и молча злилась на мужа. Лето, считай, прошло, осталось пол-июля, в августе наверняка зарядят дожди… какой уж тогда отдых в деревне! Собственно, против Чёрной – так в народе называли посёлок Черноисточинск – она ничего не имела (большой посёлок, автобусы – что хорошо – ходят каждый час, магазины и всё прочее – как и положено крупному населённому пункту, и от города недалеко, одним словом, не глухомань какая-нибудь…), но вот против чего она была всей душой – так это против безразличия мужа к судьбе и здоровью их ребёнка.

Ей вспомнился весь ужас, который она пережила, когда Серёженька – а было ему тогда всего четыре годика – заболел менингитом. Весь тот день он бегал весёлый и радостный, а к вечеру у него вдруг резко подскочила температура, и скоро он уже лежал в своей кроватке и бредил. Всё случилось так быстро, что они с Володей совсем растерялись. Лена не на шутку перепугалась, схватила сына на руки и всё просила мужа, чтобы он сделал что-нибудь. "Ты видишь, он запрокидывает головку! Это ведь ненормально, правда?" Скорая приехала быстро, и врачу – на вид совсем юнцу (о, как она ему благодарна!) – потребовалась всего одна минута, чтобы поставить диагноз. Он осмотрел Серёжу и коротко сказал: "Оденьте мальчика". "Доктор, пожалуйста, что у него?" – паниковала Лена, и тогда молодой врач произнёс слово, которое прозвучало для неё как смертный приговор её ребёнку: "Менингит".

И потом, всю дорогу, пока они ехали в больницу (Господи, он без сознания! – шептала Лена. – Он уже не дышит!) и пока в приёмной другой врач осматривал Серёженьку, у неё в голове всё крутилось и крутилось одно-единственное слово: КОНЕЦ.

– ЭТО КОНЕЦ, – думала она, поднимаясь в палату.

– ЭТО КОНЕЦ, – шептала она, не находя себе места, когда у неё забрали её мальчика, чтобы взять пункцию спинного мозга.

И даже когда малыш снова был рядом, а Лене объяснили, что ничего страшного нет, потому что им повезло, так как они застали болезнь в самой ранней стадии развития, – даже тогда, лаская своего мальчика и держа его маленькую горячую ручку в своих ладонях, она всё ещё повторяла это жуткое слово.

И только спустя два дня, когда он, проснувшись, вдруг улыбнулся и попросил кушать, она начала верить, что её сын будет жить. Она так обрадовалась, что, вскочив, смахнула с тумбочки банку абрикосового компота, которую принёс им муж.

Володя навещал их каждый день (бывало, и по два раза) и стоял внизу (их палата была на пятом этаже), далёкий и грустный. Тогда ей так не хватало его, ей хотелось уткнуться ему в грудь и дать волю слезам – их столько накопилось за эти дни!

Малыш, её Серёженька, быстро поправлялся. На четвёртый день он уже вовсю прыгал на кровати, – маленькое тельце требовало движения. Лена дважды в день, утром и вечером, мыла пол в своей палате. Мамаши допускались в больницу в строго ограниченном количестве – одна на палату – и лишь с тем условием, что они не будут возражать против роли уборщиц. Так за их счёт больничная администрация решала часть своих проблем.

Детям было строго-настрого запрещено выходить в коридор (всё-таки инфекционная больница!), и те, кто уже немного оклемался, маялись каждый в своём боксике. На пятый день у них появился сосед, – привезли ещё одного малыша в очень тяжёлом состоянии. Но побыл он в палате всего час, – его забрали в операционную, и больше он уже не возвращался. Лена поинтересовалась, и ей сказали, что мальчик умер. У него был тот же диагноз, что и у её сына.

Время бежало, Серёженьке шесть раз в сутки делали уколы иммуноглобулина. Пока он спал – Лена плакала. Она всё время вспоминала того мальчика. Она видела его маму, когда спускалась к окошку для передач, и та умоляла помочь ей, и Лена вышла в холл, и они разговаривали. Мамаша была молодая и какая-то потерянная. ("Совсем как я несколько дней назад".) Она рыдала и всё время роняла какие-то сумки, которых у неё было слишком много.

– Вы уж там приглядите за моим Геночкой, – (О господи, его звали Геночка!) просила она. – Помогите, ежели что. Меня-то не пускают.

Лена обещала этой женщине сделать всё, что сможет, и вот… всё кончено. Она ничего не сделала, да и что она могла сделать!

"Как хорошо, как хорошо, – словно заклинание повторяла она, – как хорошо, что у нас всё обошлось". Беда была вокруг, она таилась в дробном звуке шагов по коридору, в клацанье лифта за стеной, в белых подушках и белых простынях, – и не было от неё спасения. И приходилось быть всё время начеку, чтобы не дать ей подступить незаметно, не дать ей украсть её единственное счастье – её мальчика.

Лена мыла полы, антисептик, который полагалось класть в воду, щипал глаза, она думала о тонкой грани, разделяющей жизнь и смерть, и всё больше укреплялась в мысли, что судьба, рок – или как там зовётся то, что управляет людскими судьбами, – подали ей знак: НЕ ВСЁ В ТВОИХ РУКАХ, ДЕТКА. И тогда она поклялась себе: "Буду жить только ради Серёжи". Может быть, её усилия ничего и не изменят, но, однозначно, её вины не должно быть. Хотя… кто как не мать повинна в любом несчастье, которое случается с её ребёнком.

И зловредный рок ещё раз напомнил о себе. Это был их пятый день в больнице. Они с сынулей недавно пообедали (еду она сама приносила из столовой в палату) и сели читать книжку (Робин Бобин Барабек скушал сорок человек…), как вдруг она заметила, что её малыш клюет носом. Всё-таки он был ещё очень слабенький. Лена коснулась губами его лба, тихонько убрала руку из-под его шеи и поправила одеяльце. Всё ещё любуясь сыном, она пересела на свою постель. В окошко заглядывало солнышко, ярко-жёлтый ромб, будто гигантская ладошка, грел стенку над кроваткой сына. Она взяла книгу – "Никаких орхидей для мисс Блендиш" Чейза, – принесённую Володей и так ни разу и не открытую, и решила почитать. Всё на самом деле было хорошо. Серёжка выздоравливал, через два-три дня их должны были выписать, сегодня воскресенье и нет никаких обходов, даже пол этот проклятущий лишний раз можно не мыть, тишина и покой, прекрасная погода и всё хорошо, хорошо… Эти мысли убаюкивали, голова сама стала клониться к подушке, и Лена, так и не открыв книгу, забылась первым за эти сумасшедшие дни спокойным сном.

Крик Серёжи разорвал тишину палаты и прозвучал взрывом в её голове. Пружина, которую так долго сжимали, вдруг распрямилась и выбросила Лену из её забытья. Я СДЕЛАЮ ВСЁ, ЧТО СМОГУ ДЛЯ ВАШЕГО ГЕНОЧКИ!.. Она не понимала, где находится, но это длилось всего какой-то миг, – потом она увидела перед собой пустую смятую кровать своего сына и его самого… на полу около этой кровати. Белая простыня тянулась к его тельцу жутким последом. Её сын кричал.

В одно мгновение на неё обрушились все прежние страхи, она тут же решила, что всё началось снова. Ну конечно, о боже, ЕГО ГОЛОВКА – она опять запрокинута!!! Нет, нет! Отдай его мне, подлая ты тварь! ПОДЛАЯ ТВАРЬ, ПОДЛАЯ ТВАРЬ… – всё повторяла и повторяла она, не сознавая, кому и зачем кричит это. Она подняла сына и прижала его к себе так сильно, как будто кто-то действительно тянул его из её рук. Она осыпа́ла его лицо поцелуями, и только когда он уже стал задыхаться от её объятий и перестал кричать, она смогла взглянуть на него и наконец поинтересоваться, что же случилось.

– Я упал, мамоцька, я упал, – повторял Серёжа сквозь слёзы, и, услышав это, она больше удивилась не самому факту падения, а этому полузабытому "мамоцька", которого она не слышала от сына уже почти год.

– Ты ударился, миленький? Тебе больно?

– Головка, – сказал он и поднял палец ко лбу.

Она увидела небольшую ссадинку, под которой образовалась лёгкая припухлость.

– Сейчас я подую, и всё пройдёт, – сказала она и принялась обдувать его лоб.

Он зажмурился и невольно состроил гримаску, очень похожую на улыбку.

– Всё будет хорошо… всё… будет просто… замечательно… – говорила она в перерывах и снова набирала в лёгкие воздух. – Сергуньчик упал. Он уснул и упал с кроватки. Это ничего. Это пройдёт.

…Я СДЕЛАЮ ВСЁ, ЧТО СМОГУ…

– Тебе ведь уже не больно? Правда, мой золотой?

Мальчик кивнул.

"Какой он бледный, – подумала она. – Беленький как эта простынка…"

В глазах у неё защипало, и она снова прижала сына к груди, чтобы он не видел, как мама плачет.

– Мне уже не больно, мам, – сказал он и попытался освободиться.

– Правда не больно?

– Угу.

– Ты меня на самом деле напугал, миленький, – она напустила на себя шутливую серьёзность. – Спланировал, понимаешь ли, вниз головой этаким самолётиком, – чего ты там нашёл?

Сын улыбнулся, и ей немного полегчало.

– Не пугай так больше свою маму, договорились?

– Угу, – он уже не плакал. – Ты почитаешь мне ещё?

И они снова сидели на его кровати, обнявшись, и Лена читала ему про Шалтая-Болтая, и говорила, что настоящий Шалтай-Болтай совсем не такой кругленький и румяненький, как нарисовано на картинке, он должен быть бледненьким и щупленьким как её Сергуньчик, потому что Сергуньчик и есть тот самый Шалтай-Болтай, раз он падает во сне.

Через три дня их выписали из больницы. Лена ничего не сказала Володе о том происшествии. Зачем? – решила она. – Всё хорошо. Всё обошлось.

С тех пор они почти не вспоминали (или старались не вспоминать?) об этой полной страхов неделе. (Как раз в ту пору Лена нашла у себя первые седые волосы.) Жизнь вошла в привычное русло и, хотя забот и волнений хватало, ничего такого больше не случалось. И слава Богу! Серёжа ходил в детский садик, наблюдался – как и положено – у врачей, но всё было хорошо… И только от одного Лена не смогла избавиться – от постоянной тревоги за сына, слишком близко она однажды подошла к краю, и то, что открылось её взору, совсем ей не понравилось…

При выписке лечащий врач, строгий лысоватый мужчина, выдал ей подробные рекомендации. Сказал, что у мальчика в ближайшее время должен быть щадящий режим, сказал, что теперь им нужно особенно опасаться любых воздействий на головку ребёнка.

– Что вы имеете в виду? – спросила она.

– Я имею в виду, что желательно избегать любых, даже лёгких, сотрясений.

– Не думаете же вы, что… – хотела было возмутиться она, но вспомнила лежащего на полу Серёжу, его испуганное, недоумённое личико, и предпочла не продолжать.

– Дети много играют, – сказал врач, – на улице, в детском саду. Это очень подвижный народ. Вы понимаете?

– Да, – кивнула она, – я понимаю, доктор.

– В случае с вашим сыном я могу лишь порадоваться за результаты лечения. Всё прошло как нельзя лучше. Вам повезло.

Я поседела от такого везения… – подумала она. А вслух сказала:

– Я знаю, спасибо.

– Ну что ж, в таком случае – всего вам наилучшего.

– Скажите, доктор, почему мой сын заразился? – Это казалось ей очень важным.

Врач наморщил лоб. На его сером лице лежала печать хронической усталости. "Сколько у него таких, как я, – подумала Лена. – И всем нужно что-то отвечать. Но он привык. И это его работа. Он очень хороший врач".

– У вашего сына увеличена вилочковая железа, тимус, – сказал он. – Вы, наверное, в курсе…

Лена кивнула. Да, она была в курсе. В поликлинике ей сказали, что в этом нет ничего страшного, так бывает почти у всех детей.

– Тимус, кроме всего прочего, отвечает и за иммунитет. – Он развёл руками. – Что ж, как говорится, где тоньше, там и рвётся. Менингококк – одна из тысяч бактерий, с которыми борется наш организм. И если организм ослаблен… – Утомлённый взгляд из-за очков. – Да вы, я вижу, и сами всё это не хуже меня знаете.

Лена молчала, она ждала другого ответа. Но каков вопрос – таков и ответ. Её же боль была в другом: ПОЧЕМУ ИМЕННО ОН? ПОЧЕМУ ИМЕННО МОЙ МАЛЬЧИК? – Но вряд ли этот престарелый эскулап был тем, кто мог ей ответить…

– Вот вам мой совет. Держите нос и горло ребёнка в порядке, – и всё у вас будет нормально. У детей перегородка, отделяющая носоглотку от мозга, особенно тонка, поэтому любая инфекция может иметь неприятные последствия.

Она ещё раз поблагодарила его, и они расстались.

Первое время она очень боялась каких-нибудь последствий болезни и всё присматривалась к Серёже, не проявится ли чего-то необычного в его поведении. Но время шло, сын рос нормальным и вполне здоровым (хотя и слабеньким) мальчиком, и постепенно её опасения отступили. Отступили, но не забылись.

ВСЁ БЫЛО ХОРОШО…

Всё было слишком хорошо, чтобы не настораживать.

В прошлом году с дачей у них всё получилось ну просто на удивление. Как в песне: сразу – дача, вот удача! Они приехали в посёлок, и первая же тётка, к которой они обратились, указала им, куда пройти и кого спросить.

– Бабка Настя, бывает, пускает, – сказала она. – Аккурат третий дом по нашей стороне, зелёные ставенки. Постучитесь, вроде с утра дома была.

Бабка Настя – Анастасия Петровна – оказалась дома и ответила им так:

– А как же, ко мне, почитай, кажное лето приезжают. Уж третий год одни и те же ездют. Привыкла к одним-то.

Её выцветшие глаза, обрамлённые сетью морщин-рвов, следили за ними хитро и оценивающе.

– С ребёночком, говорите?

– Мальчик у нас, Серёжа, на следующий год в школу.

– Это хорошо, парню здесь раздолье. А что ежели как мои прежние нагрянут?

– Анастасия Петровна, так лето уже на исходе!

– Ну вы-то приехали… – резонно заметила бабка. – Да и беру я дорого.

– И сколько же?

– А пять тыщ!

Володя и Лена улыбнулись. Бабка Настя нахмурилась:

– Вы что же думаете? В день!

– Значит, договорились, Анастасия Петровна?

И бабка сдалась.

Они привезли в деревню кой-какие пожитки, книжки, Серёжкин велосипедик, хозяйка отвела им целую комнату в своём большом и прохладном доме, и целый месяц они вкушали буколическое блаженство, отдыхая душой и пася своего единственного ягнёнка.

К концу отдыха у них родилась идея о своём доме в Чёрной. Они знали, что многие дома продаются, молодые сельчане тянутся в город, на заработки, и местное население всё больше разбавляется богатенькими горожанами, которых тянет на свежий воздух, на природу.

Они поделились своими мыслями с Анастасией Петровной, и та познакомила их со своей товаркой, тёткой Верой, которая после смерти мужа жила одна и подумывала продавать дом.

Дом им сразу понравился (как, впрочем, и всё, с чем они сталкивались здесь). Был он большой и новый. "Шесть лет дому всего, – объяснила тётка Вера. – Хозяин плотником был, для себя строил". Торговаться она напрочь отказалась и, назвав по тем временам почти астрономическую цифру, дала им на размышление неделю. "Неделю жду, – сказала. – Потом – не обессудьте". Цена кусалась, но они уже были объяты желанием и, испугавшись, что подобного случая больше не представится, на второй день дали своё согласие. "Вы не подумайте чего, – говорила хозяйка, – на новом месте мне нужен новый дом. Дочка ютится на квартире, пишет, чтобы я не продешевила, потому как дома́ там стоят о-го-го. Так что сами понимаете…" Она получила деньги и уехала жить к дочери, куда-то в Краснодарский край. Сказала, что устала жить одна, здоровье уже не то, дому нужен хозяин, три года уже, как её старик перебрался на небеса, оставив её платить по земным счетам. "Хотя нет, в рай-то его никто не пустит, – говорила она, – слишком много нагрешил". Это было в тот день, когда супруги пришли к ней ещё раз, чтобы окончательно обговорить условия. Хозяйка провела их по дому ("чтоб вы огляделись"), а сама всё вспоминала мужа.

"Всё сбежать от меня норовил. Дважды пробовал. Да токмо всякий раз обратно приползал, как собака побитая. Видать, крутые бабёнки попадались. А как помер, я и подумала: ну вот ты и нашёл свою окончательную подружку. Смерть – она баба цепкая, не отпустит".

Она вздыхала и охала, показывала им погреб и чулан, и говорила, что муж навещает её и каждый раз жалуется, что не пожил в доме. Строил, говорит, строил, а пожить не пришлось. "Поди, и на этот раз захочет вернуться – да уж меня тут не будет".

Она замечала их недоумённые лица и махала руками.

"Ай, господи, да не слушайте вы меня, дуру старую. Сплю я плохо, а когда сон и сморит, так всякая нечисть мерещится. Айда, я вас лучше молочком угощу".

Им оставалось только пожимать плечами.

Все бумаги были оформлены в сельсовете за один день. Они и к нотариусу в город съездили, – Володя взял это на себя. Местная деревенская власть вовсе не приветствовала скупку домов нуворишами из города, но хозяйка была строга и настойчива, тем более формального права отказать у председателя не было, и всё устроилось быстро ко всеобщему удовольствию.

Они получили ключи и стали собственниками дома на две комнаты, с крытым двором, баней и летней кухней, туалетом, закутом для кур и прочей мелкой живности, а также огорода в четыре сотки.

"Живите", – всего-то и сказала тётка Вера перед отъездом. Володя помог ей оформить отправку вещей контейнером, и они расстались. Через месяц прежняя хозяйка прислала письмо, где жаловалась, что тех денег, которые она выручила за дом, на новом месте хватит разве что на покупку голубятни – такие в тех местах цены. Володя и Лена посочувствовали несчастной женщине, порадовались за себя и Серёжку и пришли к мнению, что на удивление вовремя обо всём позаботились.

И вот теперь всей семьёй они опять ехали в Чёрную.

Стёкла в машине были приспущены (Володя курил), дорога белой лентой разматывалась среди перемежающихся свалками островков леса. Она обратила внимание мужа на эти свалки, и он ответил, что это в порядке вещей, потому что до центральной городской свалки отсюда очень далеко. Лена ещё немного помолчала, снова мысленно вернувшись в прошлое, но тут от воспоминаний её отвлёк голос сына. До сих пор Серёжка молча сидел рядом с ней и глазел в окно. Лена подняла руку и обняла его.

– Что ты сказал, Серенький?

– Мам, а тут волки водятся?

– Волки? – удивилась она. И тут же рассмеялась: – Да нет, откуда…

– Тут психи водятся, – подал голос Володя.

– Психи? Какие психи? – не поняла она.

– А тут психушка недалеко, так их, видать, погулять выпускают. Вот они и шастают по округе, бычки стреляют.

– То есть как – "выпускают"? А если они… нападут на кого? – недоумевала Лена.

– Да нет, они смирные. Только лыбятся да закурить клянчат.

– И ты их видел?

– Нет, ребята говорили.

Она помолчала немного и снова притулилась к сыну.

– Серёжка, а Серёжка.

Тот повернул голову.

– Ты чего про волков спрашивал? Боишься, что ли?

– Вот ещё! – фыркнул он.

Сын отодвинулся от неё и снова прилип к окну. Кольнуло: какой он стал неласковый, не то что в прежние времена…

Они уже въезжали под щит ПОСЁЛОК ЧЕРНОИСТОЧИНСК. ОСНОВАН В 1726 ГОДУ. Володя осторожно вёл машину по главной, мощёной булыжником улице посёлка.

– Ох и дорога, – посетовал он. – Яма на яме.

Когда меж домами справа неожиданно блеснула водная гладь, Володя направил "Волгу" в узенькую улочку, и они съехали с брусчатки на ухабистую грунтовую дорогу.

– Внимание! – торжественно прокричал Владимир. – Сейчас вы увидите Дворец Гудвина Великого и Ужасного! Прошу всех надеть очки.

Лена заметила, как сын улыбнулся этим словам отца; в такие редкие минуты она была благодарна мужу за его внимание к её ребёнку. Как жаль, что этих минут бывает не слишком много… Сергей недавно дочитал "Волшебника Изумрудного Города", и поэтому кто такой Гудвин ему рассказывать было не нужно.

– Где, пап? Который? – тонкая ребячья шейка вытянулась. – Этот?

– Да вот же он, перед тобой! – отец указывал пальцем.

– Этот?

– Ну конечно!

– Ух ты, да он и вправду зелёный!

– А как же, – отец остановил машину у ворот. – Теперь мы должны дать ему новое имя. Пусть будет, к примеру… – он почесал в затылке, – Дворец Бонифация! А? Как по твоему? Звучит?

Они вышли на аккуратную лужайку перед домом, и Лена достала ключ.

– И теперь мы будем здесь жить? – спросил Серёжа.

– Да, целых два дня! А через недельку, если ты не разрушишь его до основания, мы с мамой планируем перебраться сюда на целый месяц! Окей?

Ключ провернулся в замке, и дверь открылась.

– Ну, давай, ты первый, – Лена отступила на шаг и улыбнулась, пропуская сына в темноту крытого двора. – Вообще-то положено первой пускать кошку… – сказала она.

– Зачем? – рассмеялся Володя. – У нас же есть настоящий лев! – И подтолкнул сына к двери.

Тот заглянул в темноту двора и с криком "Ой, тут кто-то есть!" быстро исчез в проёме.

Родители удивлённо переглянулись и вошли следом.

– Ах! – вскрикнула Лена, и её сердце на секунду остановилось. Шагнув из яркого дня в этот густой полумрак, она не сразу сообразила, кого это её сын держит на руках. Поблёскивали страшные глаза, и целая охапка шерсти заслонила лицо Серёжи.

– Вот тебе и кот! – захохотал Володя. – Всё предусмотрено до тонкостей!

– Папа! Мама! Он нас ждал! – обрадованно восклицал Сергей, чуть не целуя это страшилище.

– Брось! Брось сейчас же! – закричала она, испугавшись ещё больше.

Улыбка сошла с лица мальчика, и он нехотя опустил животное на пол. Кот был поистине чудовищных размеров. Таких котов не бывает! – промелькнуло в её сознании. Большеглазый и гривастый, он был очень эффектен. Кот пару раз с ленцой лизнул свой мохнатый бок и принялся тереться о Серёжкины колени.

– Ух ты, какой красавец! – сказал Володя.

Теперь Лена и сама это видела.

– А вдруг он заразный, – как бы в оправдание произнесла она.

– Вряд ли. Ты погляди, какой он ухоженный. И вальяжный. Ну чистый барин. – Муж протянул руку и, присев, пригладил косматую гриву гиганта. – Местный аристократ!

– Он не аристократ, он – Рыжик, – сказал Серёжа. – Видишь, какие у него волосы.

– Это не волосы, Бонифаций, а шерсть. Но в остальном ты прав – шерсть у него действительно с золотым отливом.

– Хм, странно, хозяйка ничего нам не сказала… – Лена уже стояла на крылечке у двери в дом и пыталась втолкнуть ключ в английский замок.

– Должно быть – соседский. Здесь-то ему жрать нечего… – Муж продолжал наглаживать рыжего гиганта.

– А может он крыс ест, – предположила она.

– Крыс? Хм, – Володя заглянул в кошачьи глаза. – С чего это ты взяла, что тут есть крысы?

– Не знаю. Но ведь могут же быть… Слушай, ну-ка помоги мне, что-то ни черта у меня не выходит с этим замком! – и она протянула ключ.

Они распаковывали вещи, а сын ходил вокруг них кругами и канючил, выпрашивая вкусненькое для своего Рыжика. Сначала он скормил ему шмат колбасы, потом утащил чуть ли не полпирога (вовремя увидели и отняли), а когда сын заявился с вопросом, не захватили ли они с собой ещё и молочка, Лена не выдержала:

– Послушай, голубчик! Твой котяра жрёт как бегемот, мы на такого гостя не рассчитывали! А нам ведь тут ещё и завтра жить… Уяснил?

– Уяснил, – буркнул недовольный отрок. Надулся и ушёл.

В этот день они ходили на речку и трогали воду. Вода была тёплой.

– Искупнемся? – предложил Володя.

– Не сегодня. На мне ничего нет, – сказала она.

– А я плавать не умею, – грустно заметил Серёжка.

– Не дрейфь, научим!

Вечером они сидели на скамеечке в своём огороде и млели на солнышке.

– Хорошо, – говорил Володя.

– Хорошо, – соглашалась она. – А тишина какая… Вот так бы всю жизнь.

– Посмотрим, хватит ли тебя на неделю.

– Посмотрим.