ЗАПОВЕДНИК СААРИ
или
TERTIUS GAUDENS
Рассказ
Tertius gaudens (лат.) – "третий радующийся", третье лицо, извлекающее пользу из противоборства двух других сторон.
1
Саванна отдыхала от зноя. Терпкие ароматы разнотравья проникали через открытое окно Саари-Холла, и сидящему в кресле как будто становилось легче.
Ночь уже перевалила за середину, однако остывающий воздух всё ещё наполняли трели цикад и беспокойные шорохи зверья.
Биг Мирроу крупными глотками пил охлаждённое виски, – спиртное по какой-то странной причине оказывалось теперь единственно верным средством от мучившей его головной боли.
Работал телевизор. Звуковой канал его был выключен, и безмолвные тени, таящиеся по углам, то пугливо жались к стенам, то вдруг, осмелев, шагали на середину комнаты и наклонялись над человеком в кресле.
Боль не отпускала. Цепкими когтями она держала голову Мирроу и с каждой минутой, кровожадная, всё глубже и глубже внедрялась в его мозг. Он знал, чьей предвестницей была эта боль. Резко упало атмосферное давление: должна начаться пыльная буря.
Мирроу поднялся со своего ложа. Сильно припадая на правую ногу, приблизился к окну. Да, уже чувствуется ветер. Ещё полчаса – час, и вздыбится земля, исчезнет твердь и воздух наполнится секущей песчаной крошкой. Погаснут звёзды: небо не желает глядеть на землю в такие минуты.
Мирроу притворил окно, подошёл к аптечке. Порывшись, достал лекарство, сорвал с коробочки целлулоид, бросил пару пилюль на язык и, запрокинув голову, проглотил не запивая. Вернулся в кресло, осторожно, двумя руками, ощупал правую голень, поставил ногу в более удобное положение и, приняв прежнюю позу, закрыл глаза.
…Вчера утром, как и уже много дней подряд до этого, Биг Мирроу выехал в восточную часть заповедника Саари…
Около месяца назад по контракту с компанией ловцов "Мун Интерпрайз" в Долину Змей была выпущена пара гигантских кенгуру, доставленных из Австралии. Животные проходили акклиматизацию, и Бигу, совмещавшему должности служителя, главного зоолога и ответственного за эксперимент, приходилось чуть ли не каждый день бывать на территории восточной Долины и неусыпно следить за поведением и самочувствием обеих особей.
Для удобства наблюдения он соорудил в Долине, неподалёку от крохотного ручейка, брезентовый домик-тент, привёз и закопал на берегу ручья рассчитанный на неделю запас продовольствия. Однако со дня на день должны были начаться пыльные бури, поэтому сейчас нечего было и думать оставаться в домике на ночь.
…На сей раз Мирроу приехал в Долину ранним утром, оставил джип у палатки, а сам, прихватив ружьё, отправился на поиски животных.
Долго блуждать не пришлось. Солнце удалилось от горизонта лишь на полтора диаметра, а Мирроу уже обнаружил своих подопечных. Кенгуру восседали на небольшой полянке и занимались утренним туалетом. Зоолог прокрался за массивом кустарника, который охватывал поляну со стороны невысокого холма, и осторожно устроился в его зарослях.
Самец сделал несколько огромных прыжков в сторону затаившегося Мирроу, притих, поводя чуткими ушами, но так и не обнаружил ничего подозрительного для себя. Он ещё некоторое время тихо сидел, поворачивая из стороны в сторону крупную голову, и то ли вслушивался в утренние шорохи саванны, то ли просто отдыхал, ожидая, пока его пассия закончит свои женские приготовления.
Мирроу осторожно, двумя пальцами, отклонил ветку кустарника и невольно залюбовался красавцем кенгуру…
Теперь, сидя у телевизора в Саари-Холле и перебирая в памяти события того утра, он не мог с достаточной точностью сказать, сколько же минут просидел он в этих кустах, открыв рот, зачарованный близким видом животного. Все последующие события оказались настолько горькими и нелепыми, что оставили на сердце единственно ощущение безысходной тоски и досады, а та утренняя идиллия, которую ему удалось лицезреть, теперь представлялась чуть ли не игрой его, Мирроу, воображения.
…Самец круто повернул голову в направлении своей подруги. Туда же взглянул и зоолог и… ничего не увидел. То есть, по-прежнему были на месте и поляна, и жухлая трава, и колючий кустарник, полукольцом охватывающий поляну, – не было лишь самочки, той миловидной самочки кенгуру, которая только что так кокетливо чистила короткую шёрстку.
Мирроу остолбенел. Внезапная пропажа возлюбленной немало озадачила и хвостатого кавалера. Долгую минуту оба с глупым видом озирали окрестность, однако первым пришёл в себя самец кенгуру. Он издал резкий визгливый звук, мощно подпрыгнул, словно пытаясь заглянуть за непрозрачную стену кустарника, и вдруг принялся метаться по поляне. Его движения были нелепы, беспорядочны, Мирроу с ужасом наблюдал, как кенгуру, не рассчитав очередной прыжок, упал в куст агавы, но тут же выправился и, словно обезумевший, стал вновь и вновь пересекать поляну, умещая в один прыжок многие ярды.
Движимый глубокой тревогой, Мирроу зашевелился в своём убежище, поднялся во весь рост и, ломая сухие ветви, ступил на открытое место. Кенгуру замер, встревоженный внезапным шумом, – он увидел человека.
Зоологу показалось, что в глазах животного не было ни страха, ни отчаяния, проявлениями которых так изобиловало его поведение, глаза выражали скорее удивление, вопрос, непонимание происходящего. Не успел Мирроу поднять ногу для следующего шага, как самец взвился в воздух, и вскоре его треугольная спина с качающимся хвостом-балансиром мелькнула и исчезла в нешироком свободном от кустарника выходе с поляны.
Всё произошло молниеносно, стремительно, было пугающе несуразным, казалось необъяснимым, невозможным, глупым. Первой мыслью и первым желанием зоолога было догнать ускакавшего гиганта, он уже бросился вслед за ним, но, сделав несколько шагов, остановился. "Куда! – со злостью вскричал Мирроу. – Бегом за кенгуру?" Не совсем ещё понимая, что же нужно предпринять, он поспешил назад, к домику, к стоянке, к своему джипу. Запыхавшийся, без неизменной панамы на голове, он добрался до ручья, упал в него лицом и пил, пил, пил. Пил, пока ни почувствовал, что сейчас лопнет. Тогда он кинул в машину ружьё, сел за руль и, сразу врубив полный газ, рванул с места…
Звякнуло стекло. Ещё и ещё раз. Мирроу поднял голову от подушки. Он по-прежнему лежал в плетёном кресле, перед ним в красноватой дымке телевизионного экрана занимались любовью загорелый парень и девица молочно-восковой спелости. Парень что-то твердил беззвучными губами, затем впивался ими в маковые уста предмета своей страсти, затем снова твердил и опять впивался.
Мирроу плеснул в стакан виски, выпил залпом; кряхтя, оберегая больную ногу, поднялся, подошёл к окну. Ночь. Абсолютная темнота. Кто-то невидимый стоит под окнами и кидает в них горсть за горстью сухую колючую землю. Надсадно, с придыхом, стонет под коньком крыши крепчающий ветер. "Эх, будь проклята эта история с австралийцами. Где их теперь искать? Буря… Стихнет ли к утру?"
…Ему показалось, что он видит спину. Вон там, у тех деревьев. Скорее. Скорее! Машина, резко повысив тон выхлопа, сунулась капотом и начала падать. Потом удар, хруст – хруст дерева, хруст металла, хруст голени Мирроу. Это был овраг, огромная вымоина в песчанике, непонятно каким образом появившаяся здесь, глухая, заросшая совершенно нетипичным для этих мест узколистым папоротником. Где-то у её начала бил ключ, и поэтому растительность, будто живая зелёная каша, расползлась по крутым склонам, закрыла обзор. Джип лежал на боку, дверцу заклинило, Мирроу отполз от машины, нашёл лужицу холодной воды, окунул в неё голову, не пил, просто лежал и приводил себя в чувство. Нога опухла, ниже колена образовался один сплошной кровоподтёк. Он попытался встать, но тут же со стоном упал. Где-то наверху, за выступом обрыва, светило солнце, сюда, на самое дно оврага, его лучи не попадали. Здесь было прохладно и сыро. Пахло лекарствами, влажной землёй. По теням, которые отбрасывала растительность выше по склонам, Мирроу ориентировочно определил время – около десяти (при столь жёсткой посадке наручные часы разлетелись вдребезги, браслет Мирроу со злости выкинул)…
…Он полз уже более четырёх часов. Песчаниковая гряда – хороший ориентир. Когда он забывался и терял её из виду, то казалось, что уже нет надежды. Он царапал содранными в кровь пальцами лежалый слой жёсткой травы, подтягивался на руках, помогал себе левой, здоровой ногой. Брюки и рубаха на животе и боку превратились в лохмотья, но он полз, продвигался вперёд, то теряя из виду желанную гряду и тогда ориентируясь по солнцу, то вновь находя её и радуясь правильности выбранного направления…
…Жажда. Невыносимое состояние тела и духа. Из фляги выцежены последние капли и более нет смысла тащить её за собой. Мутится сознание. Солнце высоко, но до Саари-Холла ещё не менее двух-трёх миль. Жара изматывает, мучительно тошнит; откуда ещё берутся силы…
…Солнце село. Но Мирроу уже видел стены Саари-Холла. Ещё две сотни, сотня ярдов! Он выиграл! Он на коне! Саванна сдалась. Сейчас важно не отключиться, не потерять сознание, иначе конец, смерть. Смерть! Совсем недавно он слышал, как где-то рядом дрались шакалы. Ведь это (да! именно это!) вывело его из состояния прострации. А ведь он мог уснуть. Мог, но не уснул. Слава богу… Но больше нет сил, нет сил. Но вот же дом, вот дом! Саари-Холл! Хорошо, что он не теряет кровь, у него нет кровоточащих ран, у него их нет! По следу бы шли шакалы и гиены. Гиены и шакалы! Но за ним всё чисто. Чисто…
…Биг Мирроу выиграл. Через час после захода солнца он уже был в постели. Он даже не снял брюки, лишь стянул с плеч пыльные куски ткани – всё, что осталось от рубахи, – выпил прямо из горлышка полбутылки виски и, повернув ключ в двери, то ли уснул, то ли потерял сознание на неприготовленной кровати.
Открыл глаза далеко за полдень. Терпко ныла нога. Ощущение было таким, будто участвовал в драке века и еле унёс ноги. Постепенно в памяти всплыли картины вчерашнего дня. Всё казалось нереальным, глупым до смешного. Встал. С неимоверными трудностями, через скрежет зубовный принял ванну. Замазался, заклеился пластырем; перед тем как снова лечь, осмотрел ногу. Опухоль не прогрессировала, не распространялась. Голень была фиолетового цвета с жёлтыми потёками по краям. Перелома не чувствовал. Сделал укол морфина и вновь уснул. Во сне, кажется, бредил. Но это мог быть и просто один из тех отвратительных снов, которые приходят вместе с головной болью.
Песчаниковая гряда за окнами потеряла чёткие очертания, подёрнулась пурпурной дымкой. Краснощёкое широколицее солнце покоилось на ложе горизонта и уже вдавливало свой подбородок в тёмные, контрастные на западе холмы. Близилась ночь…
…Мирроу сидел у окна и вслушивался в завывания ветра. Вой этот смешивался с шумом переносимого тоннами грунта, и Бигу представлялось, будто это невиданное космическое зверьё кишит под стенами Саари-Холла, трётся своими чешуйчатыми боками о доски обшивки.
Что теперь делать? Звонить в Санта-Мартину? Пусть организуют поиск? Нет. Надо пробовать самому. Только самому. Ни в коем случае… пока есть время. Но нога… Ничего, обойдётся, кость, кажется, цела. Обойдётся…
Неожиданно, резко и как-то неестественно в этой шуршащей и стонущей атмосфере прозвучал телефонный звонок. Мирроу привычно вскинул к глазам запястье – эх, память! – часы, вернее, то, что от них осталось, теперь там, в овраге. Стрелки настенных показывали третий час.
Мирроу поднял трубку.
– Саари-Холл. Мирроу у телефона.
– Биг?! Большой Буйвол! Привет, чёрт!
– Кто говорит?
– Питер Шерви. Был у тебя такой знакомый? А?
– Питер? Откуда ты взялся?
– Я? Ха-ха. Существую. А вот тебя куда занесло?
– Работаю…
– Знаю-знаю, наслышан, Биг. Ты, конечно, молодчага. Не в пример мне… Взглянуть-то на тебя можно? Как твой шалаш, выдержит мою комплекцию?
– Откуда ты звонишь?
– Из Санта-Мартины.
– Это почти сто миль.
– Я только что причалил к одному отелю. Часика три всхрапну и – к тебе.
– Буря.
– Что?
– Пыльная буря. До утра вряд ли что-нибудь изменится. Ты не доберёшься.
– Ах ты про этот ветер?
– Это опасно, Пит. Ветер – это в городе. А здесь это нечто иное. В воздухе земля…
– Не болтай. Старик Питер жаждет тебя видеть и его ничто не остановит. Скажи лучше, что мне отсюда прихватить. Сигареты? Напитки? Может, что повеселее?
– Спасибо, всё есть. Вот если только виски…
– О'кей! До встречи.
Трубка легла на рычаг. И опять – стонущая тишина.
Питер Шерви… Пит Стаут… Бочка Пит… Мирроу усмехнулся, вспомнив толстого розовощёкого парня с всегда нечёсаной в мелкое колечко шевелюрой, балагура и развратника Питера Шерви.
Двадцать лет прошло с тех пор, да, двадцать лет… Дистанция приличная, чтобы вспоминать те годы с некоторым налётом романтики, взирать на то голубое прошлое со скептической деталькой в выражении глаз и губ, дистанция такова, что уже можно всё забыть и успеть наново придумать ту свою далёкую жизнь.
Университетские годы… На каком же факультете учился Питер? На медицинском? Да – тот случай с органом в анатомичке!.. Точно, на медицинском. Это очень кстати. Какой-то сейчас Пит Стаут?
Мирроу вернулся в кресло. Потянул со столика журнал, но помедлил и, так и не открыв его, бросил обратно. Его взгляд остановился на слабо мерцающем телеэкране. Там с раскладкой по отдельным движениям загорелый юноша убивал обнажённую женщину, может быть, ту самую, которую недавно так пылко целовал.
Биг Мирроу не видел этого. Биг Мирроу думал.