4
– Да подавись ты! Подавись! Подавись!..
Виктор вздрогнул. Кричала какая-то неряшливо одетая женщина на противоположной стороне улицы. Он увидел, как люди, выстроившись в цепочку, что-то втолковывают ей.
Толстенная тётя в бело-грязном халате стоит тут же, за небольшим лотком на колёсиках и, картинно подбоченясь, изображает на лице равнодушную улыбку.
– Дак ить аж на гривенник, стерва, обсчитала! Ну да, вам бы всё тихомолком. Ладно, я-то уйду, а вы в её морду загляните! Эвона! – кричащая тыкала пальцем в румяное лицо толстухи. – Харю-то накушала за наш счёт! Тьфу на тебя, прости господи! Подавись ты… – и, подобрав авоськи, поплелась прочь.
По дороге катились авто. Этакие жуки, неуклюжие, старинные. Но бодрые. Был день. Денёк. Весёлый и светлый.
Виктор поднялся. Оказывается, он сидел на крашеной скамье где-то у входа в парк. С другой стороны, на самом краешке примостилась интеллигентного вида старушка в мышиной шляпке.
Старушка читала пухлую книгу.
Именно книга почему-то сразу привлекла внимание Виктора. Ещё не отдавая себе отчёта, зачем ему это нужно, Виктор сделал шаг и, учтиво поклонившись, – забавно! – проговорил:
– Желаю вам здоровья!
Старушка подняла глаза.
На её увядшем носу возвышалось довольно странное сооружение – нечто вроде древнего велосипеда с линзами вместо спиц.
– Добрый день, молодой человек, – промолвила старушка, приветливо улыбаясь.
– Я… книга… хотел бы… – начал Виктор, – посмотреть, спасибо.
Старушка вздёрнула бровь, секунду помедлила, вопросительно поблёскивая линзами, но книгу всё же протянула.
Пухлый томик в тиснёной обложке приятно отяжелил пальцы. Не без труда разбирая иероглифы полузнакомых букв, Виктор прочёл: "Жизнь Тарханова". Перевернул страницу. "Московское книгоиздательство. 1917". Цифры поплыли перед глазами; стараясь не выказать своей растерянности, он вернул вещь.
Внимательные глазки любительницы уличного чтения цепко ощупывали его лицо.
Двадцатый век! Двадцатый век! Двадцатый век… Что же он знает о двадцатом веке? В голову лезла всякая чепуха. Почему-то вспомнились дамы в кринолинах, веера, гитары, дирижабли. Или он что-то путает? Набрав в лёгкие побольше воздуху, Виктор бодро выпалил:
– Сударыня! Весьма рад нашему знакомству!
По округлившимся глазам собеседницы Виктор понял, что его новая знакомая вовсе не разделяет его восторга.
– Весьма?.. протянула она. – Как вы сказали?
– Я… э-э… то есть… будьте любезны… который теперь час?
Виктор аж вспотел от неловкости.
Дряблые щёки старушки сурово натянулись.
– А ваши часики, молодой человек, что же, стоят? – и она ткнула пальцем в его запястье. Там и вправду посверкивала этакая странная штуковина.
– Какая прелесть, – не нашёлся он что сказать, глупо улыбнулся, попятился и вдруг увидел, как старушечье личико удлинилось, рот её приоткрылся, и она тоненько-тоненько закричала.
Засвистели тормоза, тут же чей-то крик перекрыл старушечий, Виктор вздрогнул и, обернувшись, увидел, что он стоит на дороге и прямо на него катит один из этих допотопных жуков – заплывший бельмом неба единственный глаз лобового стекла, стальной оскал решётки радиатора. Мгновение. Виктор прыгнул. Ударило вскользь. По боку. По ноге.
Трах-тарарах! Машину развернуло поперёк дороги, она жалобно простонала и замерла.
Куда-то вдруг убежали все звуки… Заструилась над головой необъятная синь, лёгкое облачко волшебным фрегатом летело к неведомым странам, всё вокруг сверкало, лучилось, пело.
– Эх, – подумалось ему, – до чего же славно!
И снова – шум. Гудки, говор, топот бегущих ног. Он вывернул голову. Из-за клацнувшей дверцы авто показались чёрно-белые поножи, процокали к нему, спросили:
– Ты что же, гад, под колёса-то лезешь! Живой хоть?
Кто-то уже наклонялся, кто-то заглядывал в глаза.
А Виктор встал. Встал, поклонился всем низко, ослепил белозубой улыбкой, бросил:
– Желаю вам здоровья!
И перешёл улицу.
Что за город! Кривенькие переулки, серые, жёлтые, тяжёлые, грязные дома, пыль под солнцем, какие-то нескончаемые стены, заборы, крошечные окна, табуны пугливых собак, открытые всем ветрам пустыри, и люди – одетые в какие-то невообразимые одежды, все – с одинаковым выражением на озабоченных лицах.
Виктор плутал среди этой дикости, дышал глубоко, подолгу задерживался у витрин, разглядывал выставленные на всеобщее обозрение цветастые робы, поножи (на нём оказались такие же), безделушки, назначение которых он не знал.
На себе в этот раз он обнаружил толстый шерстяной пиджак, брюки, для какой-то загадочной цели уширенные в бёдрах и раздувающиеся книзу наподобие парусов.
Мечтал о еде. Приглядывался, где бы раздобыть съестного. Но, как назло, пока не попалось ни одного места, хотя бы приблизительно напоминающего лактарий.
Меж тем солнце, словно стыдясь царящей кругом неопрятности, густое и красное, закатывалось за железные крыши.
Стрелка антикварного хронометра незаметно подобралась к цифре "9".
В одной из огромных мерцающих витрин он увидел множество сидящих мужчин и женщин. Одеты они были гораздо приятнее тех, что он встречал на улице. Время от времени они подносили к губам разноцветные сосуды, искрящиеся приманчивой влагой, ловко орудовали металлическими палочками, отправляя в рот один за другим маленькие аппетитные кусочки.
Улыбались. Вставали. Съединялись в пары, покачивались в тягучей паутине приглушённых звуков.
Дальше по стене Виктор нашёл широкую дверь. Отворил, робея. Жестокое чувство голода заставило забыть всякую предосторожность.
Из шумного зала на него пахнуло приторно-едкой смесью человеческого пота, благовоний, пережаренной пищи. Пёстрое многолюдье густело, раскачивалось, так, как будто это был один фантастический организм, одна гигантская бессмысленная тварь. Она шевелилась, взбрыкивала, всхрапывала, плевалась визгливым смехом, обжиралась, возилась в объедках, одним словом, шикарно проводила время.
– Какой мужчинчик! – Кто-то жарко дохнул ему в ухо. – Иди к нам, брильянтовый!
Виктор видел пунцовые губы, близко, они кривлялись, они всасывали его глаза, давили.
Он вздрогнул.
Внутренне подсобравшись, двинулся меж столиков, лихорадочно соображая, как же поступить дальше. Неведомые порядки, загадочные обычаи, чужие законы! Ему вдруг показалось, что все взоры устремлены к нему, карусель будто замерла, в мгновение преобразились лица, застыли, окаменели – он нарушил какую-то неизвестную налаженность, он был не такой, как все, он ВЫПАДАЛ.
Миг. Проехали. Забыли. Смяли. Карусель снова набирает обороты. Дальше, дальше, дальше! Ты один, чужак, ты снова один. Никому нет до тебя дела. Ешь, пей – и убирайся. Мы все здесь – один организм. Больной, здоровый – не тебе решать! Ты – сорина в глазу. Уйди. Мы простим. Забудем. Всё. Поехали-и-и!!!
Он увидел свободный столик в углу. Протиснулся. Кося глазом, сел. Пока, вроде бы, всё в порядке.
Огляделся. Зал был полным. На небольшом возвышении на стульях сложены инструменты: гитара, что-то из медных, в обрамлении разновеликих дисков – барабан.
Похоже, он никому здесь не интересен.
Виктор поудобнее устроился в мягком кресле.
– Будете заказывать? – Словно из-под земли элегантный молодой человек, белое с чёрным, полуулыбка, полупоклон…
– Здравствуйте! – попробовал Виктор.
– Очень рад. Прошу, – юноша протянул сложенный вдвое глянцевый прямоугольник. Отошёл.
Виктор проводил его благодарным взглядом, открыл принесённый конверт.
Длинный перечень. Несколько колонок. Строки. Цифры. Он улыбнулся. Ну, это просто. Даже проще, чем он предполагал.
– Это, это и это, – продиктовал он вновь подошедшему молодому человеку.
Тот записал.
– Пить?
– Пить?
Так! Он не попал в "пить"! Ответил первое, что пришло на память:
– Вода.
– Вода? – юноша поднял бровь. – Ну и сколько же нам этой самой воды? Сто, двести грамм?
– Двести грамм.
– Чудесно!..
И вот уже перед ним на столе – завлекательного вида конструкция, увенчанная листом экзотического растения.
Взял инструмент, подцепил. Для уверенности ещё раз взглянул, как это делают другие, и – отправил в рот. Жёстко. Разжевал. Миллион запахов ударил в нос, опрокинул, закружил; он почувствовал, как каждая его клеточка, каждый атом, изголодавшись, впитывают в себя это чудо, этот терпкий вкус полей, лесов, солнца, чего-то странного, дикого, первобытного, ужасного, блаженного. Н-н-н-н! – протянул он, отправляя в рот новую порцию.
Нега тёплыми волнами прокатывалась по всем его членам, его орудие – орудие гурмана! – уже царапало показавшееся дно, а желудок требовал: ещё!
Крохотная ёмкость с осиной талией. А ну-ка, из графинчика плеснём! И он опрокинул в рот то, что принёс ему юноша. Полыхнуло. Боже! Вот оно! Какой ужасный конец! Погасло чьё-то удивлённое лицо, дыхание остановилось. – Бесс! Бесс! Неужели! Я не хочу! Ты же видишь, я бессилен! Я сам… я сам – ничто! Нет, не смотри так! Я прошу! Не смотри ТАК! Ведь ты же знаешь – я… я УБИЙЦА! А-А!..
– Ты чё орёшь, паря? – меднолицый толстяк, откинувшись, тупо глядел на Виктора. Его белые глаза не выражали ничего, кроме животной сытости.
– А? – Виктор закрыл рот. Тяжело дыша, огляделся, смахнул слезу. – Желаю вам здоровья!
Челюсть у гиганта отвисла, он глухо булькнул и пошёл – неудержимо, низко, как стихия:
– Ах-ха! Ха! Ха! Ха!..
Подоспел проворный юноша.
– Могу помочь?
Виктор рылся по карманам в поисках платка. Однако в каждом обнаруживал какие-то диковинные вещицы, торопился, ругал себя за неосмотрительность, наконец, начал выкладывать на стол всё подряд, руки у него дрожали.
Металлическая плоская коробочка, плотный раскладной пакет, изящный цилиндрик с колёсиком, коробочка поменьше, несколько плотных, туго перевязанных пачек – бумага? – ну наконец-то! Виктор развернул носовой платок, вытер лицо, спрятал, вскинул голову:
– Здравствуйте!
Однако чёрно-белый уже не смотрел на Виктора. Физиономия его как-то странно преобразилась, сделалась вдруг рассеянной, мёртвой.
Виктор проследил его взгляд. Понял, юношу поразило что-то из того, что он извлёк из карманов. Стараясь выглядеть как можно более независимым, бросил:
– Спасибо!
Служака спрятал глаза, скомкал улыбку, боком-боком попятился и исчез.
И вдруг – шквал. Оползень. Цунами. Дикая, умопомрачительная какофония. Оказывается – вернулись музыканты…
Виктор сгрёб со стола весь свой скарб, рассовал по карманам, поднялся.
Животное меж тем, тысячезубо осклабясь, покинуло насиженный участок, потянулось на маленький свободный от столов пятачок. Вскинулось там, заходило, задёргалось, меся, толкая телом острые звуки, натыкаясь на них, стеная от удовольствия, боли, восторга.
Путь Виктору преградили, он кинулся вбок – достали, вовлекли, закружили, притянули к себе, прижали мягко, заглянули в глаза, отпустили на миг с тем лишь, чтобы снова ласкать, падать к нему в объятья, подставлять влажные губы, оплетать тенётами роскошных волос.
– Пойдём со мной, миленький!
Оплавленные похотью огромные серые глаза.
– Ну идём же, ну!
Он отдал свою руку, побрёл, будто сомнамбула, следом. Тёмный, душный коридор, лесенка, поворот, дверь, арка, ночная, слепая улица, каблучки рядом, во всём теле истома, слабость, желание.
Взвизгнула дверь.
– Сюда. Вот – по лестнице. Не упади.
Прижалась. Ощутил, как мягко коснулись руки её губы. Обнял.
– Нет-нет, не здесь! Потерпи. Уже рядом, миленький.
Открыла дверь. Подтолкнула в спину.
В глаза – свет. Успел заметить лишь жёлтый круг под низким потолком… И вдруг – удар. В ухо. Комната треснула, развалилась, Виктор, сгребая стол, стулья, въехал в угол.
– Киса, отойди… – высокий с хрипотцой голос. – Славненького ты фраерка притаранила! Погляди, какой смирный.
Из жёлтого тумана выплыл перекошенный рот, обгорелая бумажка в углу губ.
– Очухался? Сядь!
Помогли, подставили стул.
В голове – гуд. Перед глазами вспыхивают и гаснут огненные точки.
– На стол выкладывай, золотенький ты наш!
– Что? – прошептал Виктор, поморщился, боль резанула, свела скулу.
– Деньги, чего ж ещё! И без фокусов! Штырь, стяни-ка с него лапсердак!
Кто-то подступил сзади, взял за плечи, тряхнул. Сняли.
Виктор закрыл глаза. Какая глупость, глупость, глупость! Что им надо? И тут его пронзило: там, в заведении, чёрно-белый шептался с девицей, серые глаза, она ещё подмигнула ему. Она! Боже! Это она привела его сюда! Как же он… Где? Ушла? Нет, она ещё здесь. Какой взгляд! Как же он мог…
– Туточки милые!
На стол упали туго перевязанные пачки.
– Не слабо, – хриплый сплюнул. – Браво, киса! Ты нынче неплохо поработала. Так?
– Часики на нём козырные, – подала голос киса. – Жаль будет, если уйдут.
– И верно. Сымай-ка, дядя.
Виктор не торопясь расстегнул ремешок, положил часы на стол. Оценил расстояние до говорящего. За спиной – ещё один. Все? Нет, кто-то шевельнулся в углу. О! Милый юноша! Вы даже не успели переодеться! Однако номер у вас, видимо, отработан. Ну что ж, трое, она – четвёртая. Виктор опустил голову, собрался.
Какая дикость! Он снова должен кого-то бить!..
Ушёл вправо, падая, ударил ногой наотмашь. Стоящий за стулом взбрыкнул, заваливаясь зацепил стол, поехал, двигая его на чёрно-белого. Тот отпрянул назад, в руке у него тускло блеснул металл.
– Не здесь! Только не здесь! – закричала сероглазая. Её лицо с широко открытым ртом словно повисло в воздухе.
Виктор откатился, вскочил, костяшками пальцев достал того, с перекошенными губами.
Кривогубый заорал:
– Обслужи его! Обслужи!!
Грянул выстрел. Что-то ожгло руку, полыхнуло, сбило азарт.
Он обернулся. Короткий ствол тупо глядел ему в живот. Виктор присел, однако ничего не успел предпринять. Бледный юноша, сглотнув, спустил курок.
Пуля, зацепив надбровную дугу, вошла Виктору прямо в глаз.