3
Как долго опускается эта пылинка!
Он уже успел разглядеть утолщение в центре и лёгкую опушку – белоснежный венчик! – по краям. Откуда ты, странница, в этом далёком, всеми забытом мире?
Глаза постепенно привыкают к темноте.
Что это! Прямо над его головой, едва различим во мраке, выгнулся каменный свод. Сквозь узкое, щелеподобное оконце откуда-то сверху и сбоку струится слабый голубоватый свет. Свет этот стекает по влажным откосам стен, и Виктору кажется, что он лежит в воде. Его лопатки неожиданно начинают ощущать пронизывающий холод камня.
Вот он подался вперёд, сел.
Мрачная, сырая келья, тёмный подвал, склеп, глухое узилище – вот какие ужасы пришли ему на ум, едва он повнимательнее огляделся в своём новом обиталище.
Три каменные ступени у стены, венцом им – массивная, окованная железом дверь, гнилая солома в углу, кувшин с отколотым горлом – вот, пожалуй, и вся обстановка.
Итак, прежний кошмар кончился.
Начинается новый?
Неожиданно совсем рядом звякнули ключи. Застонала, открываясь, дверь, и в луче тусклого света к ногам Виктора упало что-то чёрное. Он в страхе отпрянул.
Дверь затворилась, со скрежетом повернулся ключ и снова – тишина.
Виктор мучительно вглядывался в чёрный предмет на полу. Что бы это могло быть? И вдруг – слабый стон… Человек?! Виктор бросился к тому, кого он только что принял за ворох грязного тряпья. Перевернул на спину.
В синеватых отблесках далёкого оконца слепился перед ним восковой овал измождённого лица. Виктор увидел тёмные провалы глазниц, коросту крови, запёкшейся на губах, и волосы, негустые, но длинные волосы, влажными прядями спадающие на узкий лоб, струящиеся по плечам, груди… От неожиданности Виктор замер – перед ним лежала девушка!
Непокорно белели средь мрака, крови и нечистот её маленькие груди, тёмные зрачки сосков упрямо глядели сквозь порванную накидку.
Виктор принёс соломы. Положил несчастной под голову. На его прикосновения она отозвалась невнятным бормотанием и вновь утихла, как только он отнял руку.
Он сел поодаль и стал ждать.
Виктор не успел заметить, когда к ней вернулось сознание. Он всё ещё брёл по своему жёлтому коридору, в ушах звенело, тёмные пятна-тени двигались впереди, по бокам, сердце щемило, он чувствовал терпкую боль где-то у лопаток, однако теперь он был рад этой муке. Она возвращала его в ЕГО МИР, в ЕГО ВРЕМЯ, в ЕГО ЖИЗНЬ. А эта… эта жизнь была чужая.
Как странно! Он вовсе не воспринимает сейчас всё происходящее с ним, как часть реальности, ему жутко не хочется даже мысли допустить, что вот эти мшаные стены, этот смрадный глухой подвал, что всё это – продолжение его жёлтого коридора.
Это может быть чем угодно, но только не его жизнью. ЕГО ЖИЗНЬ оборвалась ТАМ, она кончилась комариным писком, лопнувшей струной его совести.
Сглотнул комок.
Сказал:
– Я – Виктор.
– Вам что-нибудь нужно? – сказал.
Подумал:
– А что я могу?
Глаза блеснули и отдалились. Виктор услышал странную, незнакомую речь. Казалось, говорящая катает во рту маленький мягкий шарик, звуки рождались округлые и такие же мягкие.
– Хорошо, – Виктор понемногу приходил в себя. – Объяснимся так, – и он поднял руку. – Я, – палец в грудь, – Виктор! Ты… – палец замер, ожидая.
– Бесс… – Мягкий шарик вкатился в его ухо.
– Я рад… Бесс… впрочем, к чему всё это. Я умер. А ты вот живёшь. Какая пропасть. И нет различий. Можно гадать. А можно смириться. Ты смирилась, Бесс? Не понимаешь? Я попытаюсь… Один, два, три, дитя, смотри, уа-уа, пять, шесть, семь, вот, писать, читать, десять, пятнадцать… Мне тридцать шесть. Напишу. Нет, не видно. Вот, на пальцах, видишь, столько, столько и ещё… Много, правда? Так было. Теперь не имеет значения. Просто я запомнил. Что? Ты хочешь объяснить? Да. Понял. Шестнадцать. Тебе шестнадцать? Боже, совсем ребёнок!.. Я вижу твою улыбку. Принести ещё сена? Подожди, я сейчас.
Вернувшись, Виктор попытался её приподнять. Она оказалась удивительно лёгкой. У него не было детей, но ему вдруг представилось, что он держит на руках свою дочурку.
Сморгнул.
– Удобнее? Комфорт не велик, но хоть так…
Она что-то пролепетала и умолкла. Умолкла надолго. Теперь он внимательно, насколько позволял мерцающий отблеск окна, всматривался в её заострённые черты, глядел на её худые руки, бледными прутиками торчащие из вороха тряпья – её одежды, видел тонкую шею с едва заметно пульсирующей артерией.
И вдруг он понял – она не спит. Это обморок. Наверное, она голодна. Тут холодно. Сыро. Он снял свою куртку. Куртку? Откуда у него куртка? Только сейчас он обратил внимание, во что он одет. Жёсткие, какой-то необъятной формы штаны, плетёные сандалии, глухая колючая рубаха и куртка… из чего-то холодного, плотного, гладкого.
Он укрыл её этой курткой.
Ему вдруг захотелось согреть её, отдать ей хотя бы частицу своего тепла, поговорить с ней, выспросить, вызнать её беду, её трагедию. В том, что у этой девочки есть своя трагедия, он почему-то ни на минуту не сомневался.
Он встал, решив обследовать свою новую квартиру.
Шесть шагов – так, почти десять – так. Если встать у дальней стены, то в щель далёкого окна видна белая точка звезды.
Сейчас ночь. Невесть какая, но всё же информация. Три крутых ступени, дверь. Дверь небольшая, но, судя по металлической обшивке и мощным, вмурованным в стену крюкам, вполне надёжная.
Наверное, это глупость – подумалось ему – но за этой дверью – жизнь. Мир. Страсти и сожаления, ненависть, любовь, рождение и смерть. И люди. Они могут прийти сюда. По спине Виктора пробежал холодок. Простая эта мысль неожиданно взволновала его. Кто они, эти люди? Что они знают о нём? Зачем заперли его здесь, в этом каменном мешке? Последнее, что он запомнил – это раскалённый добела солнечный шар, он сам – среди безбрежного, как океан, солончака.
Что с ним происходит? Какое странное состояние! Он вовсе не был против своей смерти. Он не боялся её, хотя и не торопил.
Возмездие неотвратимо, он знал это с самого начала. Знал ли? Конечно же, знал. Но где-то там, глубоко, теплилась надежда на безнаказанность. Так было проще. Так было тяжелее.
И вот она настигла его – кара. К тому времени он уже был согласен с любым решением. Пусть смерть. Так проще. И легче.
Но это… теперешнее его состояние, оно вовсе не похоже на смерть. Но ведь и на жизнь оно тоже не похоже!
Какой здесь холод!.. Кажется, светает. Вот уже его взгляд различает контуры лежащей на полу девочки. Там, в дальнем углу.
Ему не хочется думать! Не хочется двигаться! Он мёртв! Зачем всё это?
– Виктор…
Что это? Она зовёт его? Она запомнила его имя? Скорей!
– Я здесь, да-да, я здесь! Что? Ты показываешь… Кувшин? Ты хочешь пить? Я сейчас.
Влага тёмной струйкой срывается с подбородка…
– Вот. Пей ещё. Здесь ничего нет. Только вода. Уже утро. День. Скоро мы что-нибудь узнаем. Умница. Приляг. Я посижу… Ты слышишь, кажется, шаги, вот, ближе… Кто-то идёт! Но что с тобой? Ты вся дрожишь! Что с тобой? Что? Я не понимаю, слишком быстро… Я не понимаю! Нет, это не к нам. Рядом. Ушли… Почему ты плачешь? Что? Один, два… да, я говорил… ага, понимаю, шестнадцать. Семнадцать – нет? Почему крест? Ведь можно продолжать: двадцать, двадцать один… Нельзя? Но почему? Жарко? Пожар? Огонь? Почему огонь? Ты бредишь? Ну хорошо, пусть всё будет, как ты хочешь. Успокойся. Хоть бы одно слово…
Виктор чувствовал, что с каждой минутой всё более вовлекается в какое-то странное действо, всё активнее участвует в каком-то диком спектакле, ни смысл которого, ни его роль в нём ему не ясны. Это раздражало. Это заставляло всё время возвращаться назад, в события, закончившиеся жёлтым коридором.
И вот снова – глаза жены. Холодные, отсутствующие глаза. Тогда она ЕЩЁ не знала его. Или УЖЕ не знала? Транспортировка прошла рядово, никто ничего не заподозрил. И только он никак не мог забыть этот её вопрошающий взор.
Ах, как боялся он этого момента, как желал его! Убежал в лабораторию и там слонялся по гулким коридорам. Таймер отстукивал минуты – месть, месть, месть! Петля обиды всё туже стягивала горло.
Конечно, были моменты, когда он хотел отказаться от своей затеи, мечтал исчезнуть, раствориться, забыть всё и вся. Но жгучее чувство стыда не пускало, желание наказать было сильнее слабости сострадания.
И вот Алкеста приехала в лабораторию. Скоростной лифт доставил её в зимний сад. Он следил на мониторе, как она движется среди зелени субтропиков, гигантские лианы выгибаются над ней причудливыми дугами, на ней лёгкое светлое платье, контрастирующее с загорелыми ногами…
На мгновение он растерялся. Но лишь на мгновение. Через минуту она уже была в камере.
Строгая, уверенная в себе, она не могла даже предположить, какой чудовищный план вызрел в его голове.
Знала ли она, на что он идёт? Конечно, знала. Потому и была спокойна. Его страх должен был стать своеобразной компенсацией за её страдания. Страдания! Он чувствовал, как с новой силой в нём закипает раздражение. И тогда он сделал ЭТО…
Снова – шаги. Кто-то никак не может попасть ключом в скважину замка. До слуха долетает глухое бормотание, вдруг что-то с грохотом падает, разбивается. За дверью слышна ругань, грубые, сиплые голоса.
Он видит на своём запястье руку девочки. Грязные ногти впились в его кожу. Больно. Он гладит эту руку. Он смотрит в лицо ребёнка и неожиданно проникается её тревогой. Он вдруг начинает понимать, что сейчас должно произойти что-то страшное, скорее всего, непоправимое.
Он включается в этот спектакль. Ещё секунду он сидит неподвижно, и вот принимает решение.
Отойдя от девочки, он ложится на пол, лицом вверх. Глаза смежены.
Дверь, поддавшись натиску, со скрипом поворачивается на ржавых петлях. В ореоле жёлтого колеблющегося света – три огромные мужские фигуры с длинными палками в руках. Палки увенчаны металлическими наконечниками (орудия убийства?!), на плечах и груди вошедших блестят замысловатые накладки. Латники, громко переговариваясь, держа над головой факелы, медленно спускаются по осклизлым ступеням.
Один из них останавливается в ногах у Виктора. Те двое… Ну же! Ещё несколько шагов! Смелее!
Верзила, близоруко щурясь, приближает к Виктору своё одутловатое лицо – он всматривается в лежащего на полу человека.
Ну что ж! Сделав резкий выдох, Виктор выбрасывает вверх ногу и наносит прицельный удар. На мгновение латник замирает, из его груди вырывается тяжкий сип – и вот эта груда мяса начинает медленно оседать на пол. Факел вываливается из его рук.
Скорей! Пока не опомнились те двое!
Виктор упруго прогибается в пояснице – вот он уже на ногах. Он видит перед собой заросшую рыжей щетиной удивлённую физиономию латника. И уже почти автоматически кидает вперёд руку…
– А-а-а-а!!! – Крик вырывается из чёрного провала рта.
Металл! – проносится в мозгу у Виктора. – На нём металлическая броня!
Рыжий уклоняется вбок, пытаясь развернуть своё допотопное оружие. Виктор бьёт в голову.
О боже! Что он делает! Он сходит с ума! Ведь это же люди!
Он склоняется над рухнувшим здоровяком. Белая шея над грязным воротом. Из полуоткрытого рта выползает тоненькая змейка крови…
Третий! Где третий! Виктор оборачивается. И в этот момент что-то мощно врезается в его предплечье. Виктор отчётливо слышит хруст разрываемых сухожилий – и только после, как пламя, боль, жуткая, захлёстывающая мозг.
Виктор пытается подняться и видит, как с гулким звериным рыком на него надвигается третий латник. Он уже метнул своё копьё и теперь с глухой решимостью наступает, чтобы довершить своё дело. Пламя слепит, в его белых разрывах вспыхивают обезумевшие глаза. Виктор видит звериный оскал, чёрные редкие зубы…
Зачем он сделал это? Что ему до всего ЭТОГО? Он давно мёртв! Но боль… Как нестерпима, как сладка эта боль! Неужели… неужели всё ещё длится глупый, никчёмный фарс – его жизнь?!
Виктора и девочку по крутым ступеням вывели из подземелья. Снаружи было утро. Тихое летнее утро. Белое небо почти лежало на земле, перетаптывались кони, остро пахло свежеструганной древесиной.
Рану ему замотали грязной тряпицей. Идти было трудно, кружилась голова. Он вдруг увидел высокие каменные стены, просторный полукруг двора, ряды мрачных закованных в броню воинов и горстку людей, бедно одетых, столпившихся тут же, поодаль.
Девочка шла рядом, устало уронив голову, волосы закрывали её лицо, и от этого Виктору становилось тревожно. Он обнял её за плечи здоровой рукой, но она испуганно отшатнулась.
Прозвучала резкая команда. Воины синхронно шевельнулись, и что-то изменилось в их строю. Виктор с любопытством рассматривал высокое сооружение в центре двора – это был сколоченный из горбыля помост с торчащими из него толстенными шестами. Рядом лежала гора нарубленных веток, чёрная, бесформенная груда.
Вот их провели между рядами воинов, подтолкнули к кривым, наспех сбитым ступеням. И тут девочка подняла голову. Угольки её раскосых глаз, словно буравчики, ввинчивались в его зрачки. Сердце упало. Он понял всё. Сейчас она и он поднимутся на помост, им вывернут руки, пригвоздят к скользким столбам, а потом… Он где-то уже видел всё это. Он помнит, он знает! Так вот почему она говорила про огонь! Но он не хочет ЭТОГО! Он не хочет ТАК! Это страшно! Ему уже сделали больно – разве им мало этого! А она? Она! В чём повинна она! Ещё совсем ребёнок…
И тут он закричал.
Дальше всё происходило как в кошмарном сне. Его схватили чьи-то крепкие руки, втащили на самую верхотуру, прижали пылающей спиной к свежеотёсанному столбу и, как младенца, спеленали волосатой верёвкой. Он стонал, бился, рычал, пытался укусить проворную руку – тщетно.
До его слуха уже долетала тягучая размеренная речь, гулкие огромные шары катились по маленькой площади, давили всё и вся, добирались до его помоста и лопались у его ног, как мыльные пузыри.
Помост кругом обложили хворостом, и несколько человек выступили вперёд с факелами в руках.
Он вдруг отчётливо осознал бессмысленность своего буйства, затих. Отрешённо повис на верёвках, горячая слеза начала свой путь по его грязной щеке.
Тягучий голос внезапно смолк.
Он рванулся:
– Бесс!
Она была рядом. Белели неестественно вывернутые её локти, смоляные волосы оплели бледное маленькое лицо.
– Что это, Бесс! – крикнул он. – Зачем это!
Латники зажгли хворост.
Последнее, что он увидел, – были усталые глаза девочки. Последнее, что он почувствовал, – небывалый, почти звериный голод.