ГЛАВА 5
ПЛОДЫ
Когда зреет что-то подспудное, тайное, то поздно или рано наступает такое время, когда всё вылазит наружу, потому как у всего есть начало и конец, зад и перёд, верх и низ. И даже у мира нашего, казалось бы, безразмерного, есть свои рамки, и если, к примеру, у одного существа заболела душа, и у второго заболела, и ещё у многих других – так эта боль, нагноение это, через край мира так и брызжет, пойдите, спросите любого экстрасенса, они люди чуткие, они всё это видят и за версту угадывают.
Долго, мучительно болят эти раны… Зато потом, прорвавшись и забрызгав гадостью своею всё вокруг, нарывы мирские подживают, затягиваются, зарубцовываются. А пока суд да дело – зияет пустота, потому как дрянь-то выплеснулась, а хорошее ещё не наросло. От века так уж: дряни почему-то всегда больше, чем хорошего… И вот в это самое время происходят престранные чудеса. Ну сами посудите: скверны поубавилось, дышать стало легче, а нового ещё не построено, времени не было, – и дырка цела. Как же в неё не заглянуть? Понятно – всем хочется, и дуракам и умным, и живым и мёртвым. И даже неодушевлённым. (Не путать с бездушными.) Учёные – так те говорят, что всех нас, да и вообще всё кругом, породил вакуум. Во как! Нас-то, дурней, в школе учили, что вакуум – это пустота, дырка от бублика, то, чего нет и быть не может. Ан нет – не так всё просто. Оказывается, в вакууме этом все мы заранее в комочки свёрнуты, в мешочки сложены, и на каждом мешочке – бирочка. Это, мол, такой-то и такой-то, человечек никудышный, а вот, поди ж ты, – без него нельзя. Он – та самая гаечка, на которой всё держится. Придёт минутка, и выплюнет его вакуум в нужном месте, и поддержит тем самым своё равновесие. Равновесие – это у него наипервейшая забота. Так и живёт этот невидимый и непознанный властелин, сам себя обихаживает, туда-сюда поплёвывает. То молекулу какую завалящую выплюнет, то собаку бездомную, а если уж в особенном настроении – так и управляющего банком…
В эту ночь изливалась из мира скверна. Тёмная, душная, очистительная ночь была. И вот что странно: протекала вся эта гадость почему-то прямиком через сердце спящего Аристарха Матвеевича. А потому сон его был как бы и не совсем сон, а больше транс, медитация и экстаз. Сон-пронисон. Началось всё быстро и разом, без лишних анонсов и предупреждений. А так как пакости в подлунной – не излиться, то Аристархово сердце раздалось до прямо-таки вакуумных масштабов.
И открылись хляби небесные в чреве его.
И пролился поток смердящий и неистощимый.
Слетела корка с Аристарховой души. Мелькнули и исчезли, словно утопленные младенцы, обиды детства, злые воспитатели и несъеденные конфеты. Рассыпались мутными брызгами обманутые надежды и несбывшиеся мечты. Прошлое и настоящее, былое и думы, преступление и наказание, рыбак и рыбка, Чип и Дейл – всё смешалось в этом неистовом смертоносном потоке. Любовные треугольники своими углами вспарывали нежнейшие сосуды. Тугими пробками проталкивались дружбы, разменянные на комфорт и презренный металл. Болотной жижей изливались армейские унижения, тупость-глупость-гваделупость. Бадьи стыда – на голову твою. Ушата грязи – в уста и очи твои… Отовсюду сочилась сукровица мелких жизненных неурядиц, отдавленных в трамваях ног и невыплаченной зарплаты. Захлёстывали волны фатального одиночества и хронической безысходности…
Авгиевы конюшни сердца. Лабиринты души. Пандоров ящик. Коловращение вод, разруха, ужас и столпотворение… Пульсировало сердечко: тук да тук, бух да бух, грым-грым. Всё толще, всё необъятней становилась струя, всё нестерпимее делалась вонь.
И когда пришёл девятый вал, сердце не выдержало. Оно попыталось сжаться – и не смогло. Оно уже вмещало несколько галактик и могло принять ещё, но… только, пожалуйста, не надо этого, не надо так, это больно, это ужасно, потому что ещё есть надежда, ещё теплится жизнь, пускай и пошлая, и пустая, и загубленная жизнь. Её утрата страшнее любой чёрной дыры, даже нейтронные звёзды, красные карлики и белые гиганты – ничто в сравнении с этим трагическим шаром боли. За гранью этого – пустота, россыпь атомов и бесконечность времени, новое слипание в шарик и сидение в мешке с ярлыком. За этим – вакуум…
Все скорби мира устремились в одну расселину, в одну открывшуюся брешь, и не было Аристарху спасения, и губы уже шептали последнее "прости"…
Если бы не чудо…
(Ох уж это чудо! – заметим кстати. – Это вездесущее русское диво! Тема излюбленная и неизменная. Вечное состояние русской души. Ни в одном царстве-государстве не случалось досель столько чудес, сколько в земле русской. Да у нас, куда ни глянь, – сплошные чудеса! И быт наш неописуемый, и незримые оку плоды трудов наших – от А до Я, всё – сплошная фантасмагория и праздник тайных сил. Есть где развернуться неведомому! Просторы кругом немерены, дали нехожены. А там, где хожено – живёт народ-затейник, знакомый с чудом не понаслышке. Он сам – великая загадка Природы. Ей-ей! Ну разве не диковина, что пролез он через века, и сохранился, и сыт, и пьян, и чёрт ему не брат. При лености его, при всём его беспрочье-недоучье. Народ-Сизиф! Любимая цаца Фортуны!)
Хотя Аристарх и не полагался на русский авось, но подвезло ему безмерно. Где-то совсем рядом, может, за стеной или на соседней улице, на другом материке или в смежной галактике, открылась ещё одна воронка, вошёл в действие ещё один дренаж для мировой дряни. Другое жертвенное сердце и беззаветная душа…
Поток скорбей был рассечён, и уцелело Аристархово сердечко, не разлетелось оно сияющими осколками от Млечного пути до далёких туманностей. А то ползать бы ему потом на карачках, собирать черепки взорванного горшка…
И мрак ушёл, и пришёл свет. И воссиял он из той шикарной пробоины, что образовалась в груди несчастного. Свет воплотился в существо (Вселенная не терпит пустоты!), и не нужно было даже смотреть в ту сторону (тем более что разглядеть всё равно ничего было невозможно), чтобы понять, что в брешь проникла женщина. Да и кому же быть, как не женщине. Это ведь только у зыбки мира стоял ОН – Бог, вакуум, или другой какой живородящий мужик, а тут, у нас, на грешном шарике, в стране дураков, – баба начало всех начал. Исход и окончание. Причина и следствие. Посади, к примеру, Аристарха Матвеевича писать свой, Аристархов, Завет, он начал бы так: "В начале была баба…" В ней, в ней – и завязка, и эпилог. Первооснова бытия и его трагедия.
И баба спросила:
– Не узнаёшь?
Просто и естественно спросила, как наяву.
И Аристарх был рад и голосу её и появлению. (Тот, кто выжил в катаклизме – не погибнет в пессимизме!)
– Узнаю, – сказал Аристарх. – Ты плесень души моей, цветущая на могиле моего тела.
– Красиво, но невпопад, – возразил знакомый голос.
– А ты сегодня ничего. И даже одетая.
– Ну ты нахал!.. Я всегда ничего!
– Что, снова по мою душу?
– Ага. Пойдём-ка.
И они пошли. Он не спрашивал – куда, он знал.
– Но там же дверь опечатана!
– Неужели?
Они вышли из квартиры и спустились по лестнице. В подъезде было холодно и неуютно. Одна лампочка на два этажа.
– Рано я снял подштанники.
– Не церемонься, там все свои.
Он стоял босиком на каменном полу перед знакомой дверью. Не было милицейских печатей, в щёлку сочился слабый мерцающий свет.
– Входи.
И он вошёл. Первое впечатление – будто и не покидал своей берлоги. Такой же тамбур-коридор и узнаваемое кругом пространство, тысячекратно промеренное глазами. И выключатель был на том же месте. Он коснулся его пальцами.
– Не надо, – шепнула она сзади в самое ухо. – Проходи.
В комнате горела свеча. Одинокая свеча на круглом столе. И качались углы. Стояла кровать у стены, на кровати кто-то сидел.
– Проходи, Аристарх Матвеевич, – сказал сидящий голосом Владимира Ивановича. – Садись, – и он хлопнул по простыне рядом с собой.
Аристарх покорно сел.
– Эй, долго ты там будешь ковыряться! – крикнул Владимир Иванович куда-то в темноту.
Из провала кухни, словно из преисподней, появился Витенька. В одной руке у него была бутылка, в другой – стаканы. Он выглядел почти нормально, если не считать густой черноты вокруг его впалых глаз. Он двинулся к столу и поставил бутылку на самую середину. Звякнуло стекло о стекло, забулькала жидкость.
– Но он же погиб! – шепнул Аристарх в ухо банкиру.
Тот только кивнул в ответ. Мол, да, погиб, я знаю.
Женщина приблизилась к столу и выплеснула налитое из одного из стаканов на пол.
– Ты своё выпил, – сказала она холодно.
Витенька как-то сразу весь согнулся, заскулил.
– Ну хоть рюмочку, хозяюшка…
– Да заткнись ты! – вдруг закричал Владимир Иванович. – Ты что же, гнида, пить сюда пришёл!
– Тише, братец, тише, нас могут услышать. Два часа ночи всё-таки, – урезонила его женщина.
Аристарх в ужасе смотрел на синее Витенькино тело. На безволосой груди и на руках у него были наколки, но они почти исчезали, растворялись в общей синеве его кожи. На животе, прямо над пупом, чернело какое-то странное пятно.
– Ты будешь говорить или нет?! – снова закричал неугомонный Ковач.
Витенька забился в угол, и только свечные блики в его зрачках выдавали его присутствие в комнате.
– Ты видишь, это бесполезное занятие! – пожаловался Ковач женщине и скрипнул зубами.
Та взяла два стакана со стола и протянула один Аристарху.
– Ты должен выпить.
Жидкость в стакане была густая, как глицерин, и пахла совсем не водкой.
– Что это?
– Это ликёр. Пей.
Он с опаской сделал маленький глоток, но ничего страшного не случилось. Допил остатки.
– А теперь слушай. Он, – она указала на тень Витеньки в углу, – посмел присвоить деньги. Тридцать пять миллионов.
– Тридцать три! – взвизгнул Витенька. – Один сейф сколько стоит!..
– Замолчи! – Ковач вскочил с постели. – Мы всё сделали как надо, а ты всё испортил, падаль, синяк, у-у! – он замахнулся кулаком.
– Сядь! – сказала женщина. – Сядь.
Ковач сел.
– Деньги эти должны принадлежать тебе, Аристарх. Тебе и мне. Мы должны пожениться. Считай, что это свадебный подарок.
– Я это знаю, – сказал Аристарх. – Но тебя ведь нет.
– Я буду. Это всего лишь задержка. Витенька оказался слабым человеком и теперь общается с ангелами.
– С чертями! – зло вставил Ковач.
– Какая разница… – Она пригубила из стакана. – Теперь, Арик, тебе всё известно. Теперь ты один из нас. – Она провела рукой по его щеке. – Главное, ни о чём не беспокойся, всё само собой устроится. Дай только срок.
– Но почему я? Почему не… – ну просто первое, что подвернулось, – это сидящий рядом на кровати Владимир Иванович. Кивнул на него.
– Я тебе нравлюсь? – спросила женщина.
– Да, – сказал Аристарх Матвеевич.
– Спасибо, родной. Я страстная женщина и хочу, когда это произойдёт, вкусить все прелести земной жизни. А этот, – указала на Ковача, – не спит с женщинами. Он предпочитает кровь молодых барашков.
– Где деньги, ублюдок! – завопил Ковач и бросился на Витеньку.
Раздались глухие удары. Аристарх вздрогнул.
– Я ничего не знаю! – жутко заверезжал убиенный. – Это всё Верка! Я уже говорил! Это она, проблядь, это всё она! Ай, не надо, не бейте меня! Ой! Это она сломала цветок. Чего я мог поделать-то! Приревновала, сука. Не надо по лицу! Я всё сделаю, всё как вы скажете…
Владимир Иванович сопел, его широкая спина вздрагивала в такт с каждым его ударом. Витеньки видно не было, из темноты торчали только его голые синюшные ноги с грязными пятками.
Она понаблюдала за этим побоищем и брезгливо изрекла:
– Нет, это не для меня. Пойдём отсюда, Аристархушка.
– Я замёрз, – пожаловался Аристарх Матвеевич, поднимаясь.
– Я согрею тебя. Пойдём.
Они снова шли по бетонным ступеням, и их тени скользили по скабрёзным наскальным росписям, коими были испещрены стены в подъезде.
– Ты знаешь, что такое космос? – спросила она, когда они закрыли за собой дверь его квартиры.
– Да, это сигареты.
– Дурачок. Это то, к чему ты всегда стремился. Это свобода. Свобода ото всего. В том числе и от тела.
– Полной свободы не бывает, – возразил он и так неожиданно и глубоко прочувствовал это, словно был не Аристархом Матвеевичем, а каким-нибудь там Спинозой.
– Ты прав, конечно, но давай не будем сегодня об этом. У нас ещё будет время…
– Но тогда почему ты так хочешь стать обычным человеком?
– Обычным? – она захохотала. – Я никогда не смогу стать обычным человеком, Аристархушка! Мне это противопоказано!
Она продолжала смеяться, пока они шли к кровати.
– И потом, каждый тоскует о том, чего ему не хватает. Не так ли?
Они сели на одеяло, и Аристарх почувствовал, как перекатываются под его ягодицами ватные сугробы.
– Мы купим новое, – сказала она. – У нас с тобой всё будет новое. Нужно только вытрясти из Витеньки деньги.
Он желал ещё задавать и задавать вопросы, но её лицо приблизилось, и ему мало-помалу расхотелось говорить.
Любовь у них в этот раз была какая-то судорожная, удушливая и жирная. Аристарх вспотел, и чувствовал свой запах, и вспомнил, что мылся накануне отпускных, то есть в среду. Ему было неприятно всё это чувствовать и даже думать об этом, но Мелитина снова возбуждала его плоть всё новыми и новыми измышлениями и изысками, и он опять падал в страсть с головой, как в омут, и не мог опомниться, пока не ослабел настолько, что был не в состоянии двигаться. Потом он лежал и думал об этом странном имени – Мелитина, но поинтересоваться уже не было сил, а она всё ласкала и ласкала его, так что он кончил даже и не взбираясь на неё, кончил уже в третий раз, и запросил пощады, сказав, что и так уже поставил рекорд, и она поцеловала его ещё раз и зачем-то встала, а он потерялся и больше ничего не помнил.
Перед тем как окончательно забыться, он подумал о том, какой это странный сон, очень натуральный и естественный сон, и отметил про себя, что вот опять он засыпает в своём собственном сне. Это уже во второй раз, и это просто удиви…
– …тельно! – он вскочил как ошпаренный.
Ярко светило солнце и ему сперва показалось, что он сидит в кабинете у Ковача. Одеяло было скатано в жгут и свисало с кровати колбасой. В башке был полный кавардак, глаза не открывались. Натыкаясь на углы, он пошёл в туалет. Сел на стульчак и сказал "У-у-у-у-у…". Обратил внимание на член. На нём были мозоли.
…я страстная женщина и хочу вкусить все прелести земной жизни…
Мелитина! О господи! Я что же, всю ночь работал? Посмотрел на часы. Ёб!.. 12:42! Память прорвало. Как будто лавина сошла с гор, сметая всё на своём пути. Он увидел своё сердце, раздувшееся до космических размеров… комнату Витеньки… самого Витеньку, голого, скрючившегося у ног Владимира Ивановича… их с Мелитиной всенощную… Он вспомнил ледяной бетон лестничных ступенек и вывернул ногу, чтобы взглянуть. Нога была чёрной от грязи. У него перехватило дыхание. Попытался и не смог проглотить комок. Это что же, я всю ночь разгуливал по подъезду в одних трусах? Да нет, быть этого не может! Как не может, как не может! Вот же перед тобой твой разлюбезный причиндал, он весь опух как с перепоя! А ноги? Они все в грязи! Ты что, Аристархушка, совсем охуел? Крыша у тебя, что ли, поехала? В психушку захотел? Ты же тихо двигаешься, съезжаешь с катушек, понял!
Натянул трусы, вернулся к кровати. Обвёл взглядом комнату, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь зацепку, какое-нибудь доказательство… Да нет, вроде, всё на месте, всё как всегда, вот только постель изрыта, будто шёл в ней бой не ради славы, а ради жизни на земле.
Стал чистить зубы и ужаснулся своему отражению в зеркале. Зря ты согласился на отпуск в марте, сказал он этому отражению, замучит тебя похоть твоя, изведёт вожделение, а неуёмный тонус тазовых мышц окончательно доконает… Эротические фантазии с фатальным исходом… Он улыбнулся. Улыбка получилась довольно вымученной.
И всё же помимо всех этих страхов чувствовал он ещё и успокоение в душе. Будто упал с сердца камень, будто рассеялась вековая мгла и забрезжил огонёк надежды… нет, не надежды, ясности какой-то, что ли. Теперь он узнал, кто такая Мелитина. Узнал? Раз так – пойди, расскажи следователю!.. Н-да, такое никому не расскажешь… Послушай, дружок, болезнь-то у тебя прогрессирует. Ну-ка, вслух скажи, кто такая Мелитина?
– Дьявол во плоти.
Эка ты залетел!.. Да и в какой плоти? Она ещё и не воплотилась даже!
– Тогда – ведьма.
Опять не угадал. Ведьмы-то были земными бабами, одержимыми бесом.
– Во! Бес! Мелитина – бес! Бес похоти и сладострастия!
Ну, вот и договорился. А теперь – бегом в спорттовары за сетью, потом – к Иртеньеву, и вместе – на ловлю беса. Поймаете – обоим хватит.
Эх, дорогой мой О.О., как же ты довёл-то до такого… Куда же ты подевался… Ночью сегодня даже носа не показал. Совсем слабаком стал!
– А ты сам – не слабак?
– Так ты здесь, что ли?
– Где ж мне быть, конечно, здесь.
– А хрена ли ты…
– Не ругайся.
– Почему на помощь не идёшь?
– А ты звал?
– Тебе ещё и приглашение нужно? Может, письмецо послать?
– Хотя бы вспомнил о моём существовании…
– Вот, видишь, вспомнил же!
– После драки кулаками не машут. И потом, ты с ней всегда заодно! Я кручусь, верчусь, оттаскиваю тебя, она, понимаешь, глумится надо мной, издевается всячески, а ты – сторона.
– Ну извини…
– Ну вот и ты извини.
Эй, эй, Аристарх, ты с кем разговариваешь? Сам с собой? Заткни уши-то, а то последние мозги вытекут! Или пора уже идти сдаваться, как ты считаешь? Примерять рубашку с длинными рукавами? Мультики на стенках смотреть? Вот жизнь-то весёлая пойдёт… Мелитина передачки носить будет…
Укусил губу, прогоняя наваждение. Дентал крим "Малахит" тёк по подбородку зелёной пеной…
Он по-прежнему стоял над умывальником и держал в руке зубную щётку.
– Напьюсь сегодня во что бы то ни стало! – определился он. – Надо сходить взять пузырь и позвонить Лёхе.
Никак не мог дождаться, пока сварится яйцо. Внутри всё свербело. Хотелось скорее бежать из квартиры, из дома, а то и из города – куда подальше, забыться, перевести дух. Ты и отпуск взял, чтобы отдохнуть… Что ж, видно, противопоказано тебе отдыхать. В простые-то выходные от мыслей покоя нет, а как неделя безделья – так и вовсе вальты загуляли. Не отдых тебе нужен, а тяжкий труд с мозолями и потом. Во-во, совсем как нынешней ночью!..
Съел яйцо, не дав ему довариться. Весь измазался желтком, как спермой. Ополоснулся, натянул штаны, сунул два червонца в карман и – бегом из дому.
А что если позвонить в Искра-банк и поговорить с Ковачем? Он, наверное, уже вернулся от следователя… Что-то он скажет? Мысль эта испугала и в то же время приободрила. Может, хоть какая-то определённость появится…
На первом этаже остановился около Витенькиной двери. Ночные видения так и шастали перед глазами. Он помнил всю обстановку в комнате, вернее – почти полное отсутствие обстановки. Допотопный круглый стол, панцирную кровать у стены, Владимира Ивановича на кровати… И как Владимир Иванович бил, а Витенька кричал… Дверь была закрыта и опечатана. Толкнул – заперто. Как и положено.
На улице совсем потеплело, и он подосадовал, что надел пальто. Многие уже расхаживали в пиджачках, школьники – так те вообще бегали в одних галстуках, в смысле, в рубашках.
На проспекте Ленина зашёл в телефонную будку. Хорошо, хоть телефоны сделали бесплатными, монетки искать не надо… Снял трубку. Трубка была оборвана. В соседнем автомате ему повезло больше. Услышал тремоло зуммера, будто где-то далеко неаполитанская старуха пела отходную. Набрал 09.
– Девушка, пожалуйста, управляющего Искра-банком… Адрес? А я не знаю. Это по Декабристов… Как-как? Последние – сорок девять? Ага, понял, спасибо.
Долго собирался с духом и, когда уже совсем забыл номер, вставил палец в дырку диска.
Два длинных гудка – и ему ответили.
– Да? – голос тёк как мёд.
Аристарх Матвеевич тут же нафантазировал себе прекрасную Елену, её округлые колени и божественный затылок.
– Искра-банк? – проговорил он осипшим голосом. – Леночка, это вы?
– Да, – ответила Леночка. – А кто это?
– Владимир Иванович у себя? – поспешил Аристарх, поскольку всё равно не нашёлся бы что ответить на её вопрос.
– Нет, он в командировке. Это вы, Семён Ильич?
– Нет-нет… А когда он уехал?
Леночка помолчала, как бы соображая, как ей себя вести.
– Он уехал сегодня, – сказала она наконец. – На семинар. Вернётся в понедельник.
– Спасибо, – пробормотал Аристарх Матвеевич и повесил трубку.
Листья кленовые падают с ясеня… – сказал он сам себе. – Этетожнадо! Уже смотался!
Он стоял в будке и не мог ухватить за хвост ни одной мыслишки в голове. Потом осенило:
– Напиться! Я должен сегодня напиться!
Снова снял трубку, но вспомнил, что Лёха сейчас на работе. Катерина, может, и дома, да разговаривать с ней не о чем. Пойду, бутылку пока куплю, решил он, и вышел из будки.
В киоске был такой выбор водок, что разбегались глаза. И все – импортные. Водка – чисто русский напиток, если вдуматься. И почему это, интересно, весь мир изготавливает то, чего ему не свойственно? Для одной, видать, цели: чтоб свезти всю горькую в одно место, в Россию, и понаблюдать за русским чудом, то есть как запойный мужик управляет своей с ног валящейся державой. Для смеху. И для выгоды, конечно. Но больше – для смеху.
Аристархов дед, бывалый бражник (тот самый дед, по чьему недогляду сгинула птаха божья Саньчик), певал, помнится, такой куплет:
Русский ум изобретёт
На зависть всей Европы
Так, что водка потечёт
Прямо в рот из жопы!
Аристарх соглашался с дедом. Так ведь оно и вышло: какую сейчас водку продают – так только оттуда она и может течь. Вот только льётся она теперь в русский рот в основном из заграничных жоп…
Как истинный патриот, купил родную и навек любимую "Русскую". Две бутылки. Хотел было и третью, но что-то его остановило. Зашёл в гастроном, взял шмат варёной колбасы, в булочной – буханку чёрного, дома ещё есть тушёнка и консервы рыбные – сайра, кажись, – так что живём. Сложил всё в полиэтиленовый пакет и отправился домой.
На часах было 14:48.
На улице – плюс десять.
Побродив по магазинам да по очередям, Аристарх Матвеевич взопрел неимоверно. Придя к себе, скорее всё скинул: пальто, пиджак, рубаху, и остался в одних брюках.
Из-под мышек воняло. Лёха придёт с работы к пяти – успею постирать бельё и вымыться.
Как решил, так и сделал.
Стирал свои пожитки и чувствовал свой запах, и опять пускался в воспоминания о жуткой этой ночи, о безудержном и изнуряющем сексе с незнакомой женщиной, о восставшем с одра мертвеце, о банкире-садисте.
И ещё он думал вот о чём. Сны не могут, не должны запоминаться так хорошо! Они слишком неуловимы, слишком эфемерны, чтобы хоть сколько-нибудь серьёзно отпечатлеваться в памяти. Обычно ничего не помнишь уже через минуту после пробуждения. А сейчас… сейчас я почему-то помню всё до мельчайших подробностей! Я вижу каждый жест, свой и чужой, каждый взгляд, чувствую запах ликёра в гранёном стакане, ледяной холод лестничного пролёта. Это не может быть обычным сном! Если это сон, то какой-то ненормальный. А если не сон… А если не сон, значит, я – телевизор, и – эй! кто-нибудь там! – выдерните-ка вилку из розетки.
Мылся с диким остервенением. Что есть силы скоблил свои телеса капроновой мочалкой, намыливал и снова скоблил, на три раза. Отмывал грех. Напустил пару – да столько, что отпотело всё, от пола до потолка, – сидел в кипятке, кряхтел, но не сдавался.
Выполз из ванны – сил хватило, только чтобы поставить вариться пшённую кашу. На завтра. Упал на кровать и с час валялся, отдыхивался и курил. Обычно он старался не курить в комнате – спать в этом запахе было неприятно – но сегодня придёт Лёха, один хрен будет дым коромыслом.
Он уже забыл и о пшённой каше, и обо всём остальном, и будто бы даже задремал, когда услышал звонок. Одеваться было некогда, и он так – босиком и в трусах – прошлёпал к двери. Спросил, кто.
– Вам повестка! – сообщил молодой голос.
Открыл и высунул голову.
– Повестка?
– Да. – Длинношеий паренёк протянул бумажку и ручку. – Вот тут распишитесь, пожалуйста.
Аристарх поставил свою подпись, оторвал корешок и вернул его вместе с ручкой посыльному. Закрыл дверь.
Следователь Иртеньев приглашал его в свой кабинет завтра к 10:30. Ну надо же! Поспать, блин, не дадут человеку с похмелья!.. Он уже предвкушал долгую и бурную ночь.
В половине шестого стал собираться. Нужно было идти звонить Лёхе.
Минут через двадцать он уже стоял в будке и крутил телефонный диск. Ответила Катерина.
– А его ещё нет, – сказала она. – Чего хотел-то?
– Да так, ничего… Да, кстати, Катюша, мне тут семена прислали – тебе надо?
– А что за семена?
– Да я в этом ничего не понимаю. Для огорода. Огурцы, кабачки всякие. Принесу – сама разберёшься. Ладно?
– Идёт. Алексею-то передать чего?
– Я перезвоню ещё.
– Ну давай.
Пошатался по улице, постоял у киосков, купил курева. Через полчаса позвонил ещё раз.
– Нету его, – отозвалась Катерина.
– Куда он пропал? Время-то – седьмой час.
– А бес его знает, где он шляется.
– Мне он нужен, – объяснил Аристарх. – Дело есть.
– Знаю я ваши дела, – беззлобно заметила Катюша. – Ты в отпуске, что ли?
– Ага.
– Чем занимаешься?
С ведьмой ебусь, чуть не ляпнул он.
– Да так, пока ещё не решил, чем заняться.
– Эх, мужики, мужики… – вздохнула женщина на том конце провода, – беззаботная у вас жизнь!
– Я ещё перезвоню.
– Как хочешь.
Зашёл в гастроном, выпил молочный коктейль с мандариновым сиропом. Подумал и взял ещё стакан. Вкусная штука. Постоял на углу, покурил. Время тянулось как резиновое. Через дорогу, у овощного, кучковались мужики. Там продавали на розлив. Зайти, что ли?
В овощном к винному прилавку была очередь. Человек семь. Встал. Впереди стояли синяки с испитыми и усталыми лицами. Среди них были две женщины. Он заметил: они все брали по стакану – не больше и не меньше, – отходили в сторонку и очень сосредоточенно выпивали свою порцайку мутноватого пойла. У меня дома в холодильнике стоит чистейший русачок, подумал он, – какого я сюда припёрся? Это всё из-за Лёхи, куда его занесло, мудилу!
Когда подошла его очередь, Аристарх отсчитал деньги и подал их проворной толстухе за прилавком. Вино было налито в большие охлаждаемые ёмкости для сока – чёрт их знает, как они там называются, – и стакан она наполняла, поднося его снизу и нажимая на специальный рычажок. Струя пенилась, и вино в стакане выглядело как брусничный чай "Пиквик". На ценнике не было названия, стояло просто: креплёное вино. Аристарх Матвеевич сгрёб сдачу и отошёл в уголок. Понюхал напиток. На запах вино было лучше, чем на вид. Отхлебнул. А что! Вполне! Допил и встал в очередь по-новой. Время есть, а для рывка два стаканчика будет – в самый раз. Второй стакан пошёл хуже первого. Было всё-таки в этом вине что-то не то, что-то недоделанное, недодержанное или, наоборот, перестоялое и затхлое. Он уже пожалел, что позарился на второй стакан. Допил без желания, взял без очереди бутерброд с сыром и вышел на воздух.
День клонился к вечеру. Да, собственно, уже и был вечер. Солнышко ещё светило, но во всём уже виделись предвечерняя контрастность и красота. От выпитого вина потеплело в животе, и приятная дурманящая волна поднималась к груди и выше – в голову. Аристарх Матвеевич с удовольствием затянулся сигареткой, и жизнь показалась ему не такой уж хреновой. А что, подумалось ему, всё наше присутствие здесь, на Земле, состоит из таких вот маленьких радостей, из тёплого вечера, стакана вина, доброй сигареты, да просто из хорошего настроения, – жаль только, осознание этого посещает нас слишком редко и почти всегда случайно. Вот как сейчас. И, стоя около овощного магазина на улице Ленина, постиг Аристарх, что жизнь прекрасна.
– А его нет до сих пор, – ответила Катерина, когда Аристарх Матвеевич снова набрал Лёхин номер.
– И не звонил?
– И не звонил. Да ты его что, не знаешь, что ли? Зашёл к кому-нибудь за пустяком и – ля-ля, ля-ля. Он ведь пока всё не перемелет, не остановится. Как только люди его терпят? Трепло – хуже бабы.
– Ну, ты-то ведь как-то терпишь…
– А ты?
– Я уже привык.
– Во-во.
– Кать, я больше звонить не буду. Сама знаешь, у меня телефон не в ванной стоит. Если заявится не очень поздно, пусть ко мне домой заскочит – я буду ждать. Хорошо?
– Ты семена-то когда занесёшь? Я уже свои давно высадила. Потом поздно будет.
– А вот Лёха пусть придёт, ему и отдам. Всех благ, бывай.
– Ага, пока.
Светлое настроение улетучилось. Ну Лёха, ну змий, всю малину обосрал! Так хотелось нажраться – и что теперь? Идти домой?.. И что там делать?.. А больше-то всё равно некуда… И это винище гадское ещё в животе булькает – на кой я его пил?..
Алкоголь уже разбежался по капиллярчикам, и организм требовал – ещё! Как картотеку, пролистал в голове всех знакомых… нет, в этакую компанию никто не подходил. Ну Алексей, ну сучара!..
И вдруг – как удар – мысль. Пшённая каша! Я же не выключил плиту. Ё-моё! Вот это да!
Нёсся по улице, ругал себя последними словами, боялся пожара и вычислял, сколько времени каша стоит на плите. Выходило что-то около трёх часов. Ё-моё! И он бежал быстрее.
Вот, наконец, и дом! Перепрыгивая через три ступеньки, – к квартире. Распахнул дверь и опрометью – на кухню. Сердце стучало у горла, в ушах слышался какой-то писк.
Кастрюля с кашей стояла на плите, укрытая полотенцем. Плита была выключена. Никаких стихийных бедствий и катаклизмов не намечалось.
Поднял полотенце и крышку. Каша была толстая и упревшая. Ничего не понимаю! Но я же не выключал плиту… – Промокнул лоб полотенцем и продолжал стоять и пялиться на кашу… – и уж тем более не укрывал кастрюлю полотенцем! Я это точно помню!
И помню очень точно,
А может, и не точно…
А может, и не помню
Я вовсе ничего!
Зовут его Василием,
А может, не Василием…
Нет, правильно, – Василием!..
Но только не его…
Песенка была такая… Да, Аристарх, вовремя ты пошёл в отпуск. Тебе определённо нужен отдых. Длительный и глубокий, как сон, как смерть…
Распахнул холодильник и достал бутылку. Она уже успела охладиться.
Настрогал колбасы, отрезал хлеба, открыл водку. Плеснул в стакан. Чтоб вам всем пусто было! И – опрокинул в себя. Губы сделал трубочкой, выдохнул. Взял колбасу, втянул носом густой запах, положил кусок в рот. Передёрнуло. Фу ты ну ты! Что ж ты такая противная-то, родимая? Отломил хлебушка и пошёл в комнату смотреть телевизор.
Показывали какую-то дребедень типа Розы или Барбары – бесконечная болтология вокруг выеденного яйца. По другой программе были мультики. Метро Голдвин Майер. Косматый лев рыкал из овальной рамы. Вот это дело! Уморительный Том гонялся за обаяшкой Джерри и учинял неописуемый погром. Был там ещё и третий персонаж – крохотный мышонок-обжора, глупыха и непоседа, который всё время попадал по своей детской наивности в опасные ситуации, а Джерри был вынужден его выручать. В этот раз война шла на праздничном рождественском столе среди яств, свечей и салфеток кульками. Мышата измотали Тома до колик, подпалили ему хвост и проткнули его вилкой, засунули ему в рот свечу и поджарили на спиртовке. Короче, издевались над ним как могли. Аристарх искренне сочувствовал незадачливому и, в общем-то, абсолютно беззлобному коту и радовался победам мышей.
Водка, обжегши пищевод, соединилась где-то ниже с выпитым накануне вином, и этот коктейль довольно сильно ударил по мозгам Аристарха Матвеевича. Мышат почему-то стало трое, потом четверо, и он был вынужден ненадолго зажмуриться.
Вернулся на кухню и решил поесть. Положил себе каши, сделал ещё бутерброд с колбасой, налил водки. На часах было 20:03. Эх, Лёха, Лёха, мне без тебя так плохо! – пропел Аристарх, выпил и принялся плотно закусывать.
Вот и вся жизнь, твоя, Аристархушка, со всеми её прекрасными мгновениями – за этим столом, за этой кашей, за бутылочкой, да за стаканчиком! Ничего никуда не ушло. Всё с тобой, протяни руку – и бери. Это ли не счастье? Набей утробу свою. Охмури разум спиртными парами. Ублажи утробу ненасытную. И не смей мечтать о большем. Всё остальное – от лукавого. Въехал? Врубился? Уразумел?
Аристарх чавкал, хлебные крошки сыпались ему на колени, дрожащей рукой он наливал себе ещё и видел, что в бутылке скоро ничего не останется.
– Остановись! – кричал ему из потаённых пещер О.О., но голос его был так далёк, так затерян в кромешных лабиринтах Аристархова отчаяния, что почти и не достигал слуха. И, потом, Аристарх сказал ему "заткнись", а О.О. был крайне ранимой особью, и, конечно же, заткнулся и спрятался, чтоб не докучать.
– Сам же просил, – только и пронюнил он перед тем.
– А не надо мне никакой помощи! – злобствовал Аристарх. – Куда ты меня тянешь? Ну куда ты можешь меня вытянуть? Из трясины да в говно?
Но О.О. больше не отвечал, он вообще старался не вступать в перебранку с пьяными. Неблагодарное это дело.
Аристарх допил пузырь и почувствовал, что каша в желудке всплывает. Этого ещё не хватало! Заел хлебом, чтобы сгустить. Вроде помогло маленько…
Вернулся к телевизору, но теперь уже всё была одна дрянь. Он пошатался по комнате, хотя и шататься-то там вроде негде было. Мысли в голове играли в чехарду.
Эх, блин, хреново пить одному! Пьёшь-то для чего? Для базару душевного, для выворачивания нутра, для слёз горьких и очистительных. А одному-то что? С О.О. не поговоришь, у него одна песня: "извращенец!". Да и разговаривать с собой – можно ведь и до жёлтого дома договориться. Партнёр нужен, стенка, чтобы мысль как шарик отскакивала.
Вскинул к глазам запястье. Уже десятый час. Ох-хо-хо! Лёха уж точно не придёт. Если только не заявится домой поддатый, да не захочет догнаться. Но если он придёт пьяный, Катька ему точно ничего не передаст. Всё, Лёха на сегодня отпадает. Как ни крути – а вечер пропал. И поезд ушёл, и рельсы разобрали. А и пусть! Нам и так весело! Я в весеннем лесу-у, – затянул Аристарх Матвеевич, – пил берёзовый со-ок! С ненаглядной певу-унье-ей в стогу-у ночева-ал!.. Веселье чего-то не получалось… Экран мертвенно светился, и кто-то там даже двигался, но разобрать – кто и что – было невозможно… Он ещё, помнится, курил на кухне, карачился там, зачем-то выволок из морозилки мясо, которое купил месяца два назад, и резал его, каменное, на столе, но потом бросил. От курева в голове случился тайфун, Аристарха штормило, он рубил канаты – совал пальцы в рот и делал "Ааааа!", как в детстве на приёме у доктора. Потом он увидел себя в ванной сидящим на полу около унитаза, с одной мыслью в голове: он силился и никак не мог вспомнить анекдот про негра, который жутко хотел быть белым… и это почему-то было связано с унитазом. Аристарху никак не удавалось ухватить – почему? Плюнув на негра, на унитаз и на анекдот, он переполз в комнату, стащил с себя одёжу и нырнул в ватные сугробы.
Забытьё, близкое к обморочному, сразу схватило его своими цепкими когтями и унесло под облака. Там, на головокружительной высоте, было очень ветрено и сильно качало. Головка у него не выдержала, и он стал вырываться. Вырвался – и обнаружил себя сидящим на кровати. Попробовал лечь – качает. Снова пошёл на кухню есть колбасу. Однако при одном взгляде на это чудо советской гастрономии чуть не вывернуло. Вытащил сайру, долго боролся с консервной банкой, наконец, победил, съел половину с хлебом и почувствовал себя лучше.
Вернулся в кровать. По ящику пело Эм-Ти-Ви. Черномазый боров в немыслимой хламиде делал пальцы козликом и что-то тараторил под стук барабана. То есть делал вид, что поёт. Ха! Вдруг вылез анекдот про унитаз и негра. Оказывается, там всё просто было. Негр в пустыне. Ползёт, помирает без воды. И тут видит – ящерица. Он её – хвать. А она ему, значит, – три желанья. Ну, вот он и загадал: хочу, говорит, быть белым и чтоб много воды, и много женщин. Вот и сделала она его унитазом в женском туалете. Шик!
Вырубил телик, вырубил свет и лёг уже окончательно. Шторм утихал, убегали последние валы, Аристарх нашёл положение, в котором почти не болтало, и сказал себе: всё, сплю.
И действительно уснул, потому что если человек не спит, то и разбудить его невозможно. Чего его будить, коли он и так не спит! А его кто-то будил. Или показалось? Или это было во сне? Разберись, попробуй…
– Аристархушка, никак ты пьяненький? – спросила Мелитина.
– Угу, – промычал Аристарх, не разлепляя губ. Разлеплять их было не нужно. Да и невозможно было разлепить-то их.
– Праздничек для души устроил, ненаглядный мой?
– Угу.
– Дай-ка, я тебе помогу, родненький, дай-ка я тебя умою.
И засветился таз, и тёплая вода потекла по его онемелым щекам.
– Вот так, вот так, – приговаривала она, промакивая его глазницы вафельным полотенечком. – Сейчас мы Арика вы-ытрем. Чтобы глазоньки блестели, чтобы щёчки розовели, чтоб смеялся роток, чтоб кусался зубок. Вот и славненько, вот и аюшки.
Арик надувал губы и не хотел аюшек. Он хотел спать без снов, без баб, без всего этого секеса-кекеса.
– Ну чего ты. Ну зачем это. Ну не надо так, – просил он и чувствовал её руки на своём лице.
Он открывал глаза и видел её язык. Язык был зелёным.
– Я хочу тебя, – шептала она.
– Я не могу, – плакал он.
– Можешь, – ласково говорила она и входила в него.
Кто кого ебёт, думал Аристарх. И тут поверх её плеча он увидел О.О.
О.О. стоял посреди комнаты, его глаза бешено сверкали. В одной руке у него была кочерга (кочерга?), а в другой он сжимал консервный нож, тот самый, которым Аристарх давеча открывал сайру. С ножа всё ещё капало масло.
О.О. приложил палец к губам в беззвучном предупреждении и начал подкрадываться.
У Аристарха перехватило дух. Он хотел закричать, предупредить, но рот его был занят языком Мелитины. Тогда он замычал, но она, похоже, приняла это за выражение каких-то особенных чувств и впилась в него ещё сильнее.
О.О. приближался. Страшные орудия подрагивали в его руках.
Аристарх Матвеевич забился в объятиях женщины как пескарь в сачке. Безуспешно. И тогда он сделал вот что. Он упал на спину, на кровать, и перекатился на Мелитину, закрыв её собой. И как раз вовремя, потому что кочерга О.О. со свистом рассекла воздух и опустилась рядом с ним, вспоров пододеяльник как лягушачье брюхо.
Мелитина вскрикнула и отняла язык.
О.О. не растерялся и бросился на неё с консервным ножом.
Такой ужас Аристарх Матвеевич испытал впервые в жизни. Масляный клинок прошёл в каком-то сантиметре от его уха и вонзился в шею женщины. Вонзился по самую ручку. И тут Мелитина закричала. Закричала уже по-настоящему – так, как только она одна умела кричать. Он лежал на ней и видел отверстый её рот, и страшный язык, и буковую рукоятку консервного ножа у неё под подбородком. А вопль всё креп и креп, и Аристарх решил, что у него сейчас лопнут перепонки и выпадут глаза. Это был какой-то жуткий рёв и хохот одновременно. И тут – о боже! – он неожиданно узнал этот вой. Так кричала та самая женщина, под окном, в ту ночь, когда убили Витеньку! Тогда тоже не было в этом голосе ни страха, ни боли. Это не был плач по утерянном, это был вой ненависти и греха.
Из раны хлынула зелёная жижа. У Аристарха хватило брезгливости откатиться на кровати, он хотел встать, вскочить, но запутался в одеяле и, разметав кучи трухлявой ваты, упал на подушку.
– Ты видишь! Ты видишь! – торжествующе вопил О.О., вздымая кочергу, как Георгий Победоносец своё копьё. – Она – не человек! У неё не кровь, а болото!
Взгляд его блуждал, волосы стояли дыбом, на руках и на шее вздулись синие жилы.
Аристарх заметался и попробовал сползти с кровати. Он был как русалка – ноги ему окончательно спеленал разодранный пододеяльник.
– Изыди, Сатана! – выкрикнул О.О. и стал методично опускать кочергу на голые плечи Мелитины.
Та вскрикнула последний раз и лишилась чувств. В горле у неё булькало.
О.О. опустил смертоносное оружие.
Аристарх Матвеевич, окуклившийся, валялся у него в ногах.
Наступила жуткая тишина.
О.О. опустил кочергу, руки его тряслись.
– Вот так! – сказал он. – Чтоб ты больше не наезжал на меня.
– Что ты наделал, – почему-то заплакал Аристарх Матвеевич. – Что ты наделал…
– Это ты наделал. В штаны. Алкоголик.
Аристарх плакал и не мог остановиться. О.О. присел и помог ему вызволить ноги. Поднялись. Взгляд так и тянуло к бездыханному телу на кровати.
– Что ты наделал, – повторил Аристарх. – Что теперь будет?
– Да ничего не будет! – устало проговорил О.О. – Скажи спасибо, что избавил тебя от этой шлюхи…
– …извращенец, – закончил за него Аристарх.
– Да, извращенец! А кто же ты ещё? Ангел во плоти, что ли?
– Уйдём отсюда, – попросил Аристарх.
– Сдаётся мне, она не умерла…
– Что ты предлагаешь?! – у него, похоже, начиналась истерика. – Разрезать её на части и скормить собакам? Или, может, засунем её в холодильник? А? Что ты ещё хочешь с ней сделать?!
– Не ори. – Он медлил. – Хорошо, пойдём.
Они ушли из чёртовой комнаты, ушли на кухню. Аристарх сразу полез в холодильник за бутылкой.
– Ещё чего! – запротестовал О.О.
– Отвали! Хочу и буду!
Аристарх Матвеевич взял стакан. Сел.
Выпил без закуски и даже не почувствовал вкуса.
Сел и О.О. Поставил второй стакан. Вздохнул.
– Плесни и мне.
Аристарх удивлённо вскинул глаза.
– Ладно, чего уж там… – смутился О.О. – Давай, лей.
Выпили и посидели молча. Аристарх налил ещё.
– Тебе не хватит ли?
– В самый раз.
Опрокинул. Руки едва заметно дрожали. За окном – антрацитовая гора. Ни огонька.
О.О. встал.
– Пойду, взгляну.
Ушёл и тут же вернулся.
– Она исчезла! Я же говорил тебе, что она ещё жива. Надо было…
– Заткнись! – закричал Аристарх. – Заткнись! Заткнись! Не говори ничего!
– Иди-ка ты спать.
– Туда я больше не вернусь. Не могу.
– Как знаешь… Но её там нет, и сегодня она вряд ли вернётся.
Аристарх Матвеевич заткнул уши.
О.О. постоял ещё немного рядом, убрал со стола стаканы, ополоснул их и поставил на полку.
Аристарх положил голову на стол и закрыл глаза. Подумал:
– Если это сон, то завтра я проснусь. А если не сон…
Додумать он не успел, потому что отрубился.