ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Ж А Р А1. ОТВАЛЫ (ВЕСТОЧКА ИЗ ПРОШЛОГО)

По старой заводской железнодорожной ветке идут дети. Трое. Два мальчика и одна девочка.

У девочки кругленькое личико и большие испуганные глаза. Или нет, глаза только кажутся испуганными, – просто они слишком, не по-детски, большие и тёмные, словно в них затаилась ночь.

Девочка идёт сзади и ей хочется плакать. Плакать? Ну да, потому что Сашка сказал… МАЛЯВКА ТЫ ЕЩЁ ХОДИТЬ НА ОТВАЛЫ… и ещё он сказал, чтобы она не увязывалась за ними.

Но она всё-таки увязалась. И теперь уже ничего не поделаешь.

Это её братья. Тот, что постарше, – вот он шагает впереди, широко размахивая руками, его длинные худые ноги, точно ходули, перемахивают через шпалы – это Сашка, он уже совсем большой парень, почти вдвое старше её, осенью он пойдёт уже в шестой класс. За ним следом, пытаясь не отстать, семенит Петенька, её защитник.

Именно Петенька сказал Сашке, что, наверное, она уже может пойти с ними… Но Сашка тут же взорвался:

– Ага! – завопил он. – Случись что, кому попадёт? Тебе? Мамка что сказала?..

– Но мы же только издалека, мы близко подходить и не будем…

– Не будем!.. – собезьянничал Сашка. – Она же всё разболтает!

– Вот и разболтаю, если не возьмёте! – крикнула она.

Теперь Сашка злится. Но Петенька сказал ему:

– Ежели что, она и на стрёме постоять может. Правда, Ленка?

Она с живостью кивнула, хотя и не понимала, о каком таком "стрёме" идёт речь.

– Семь бед – один ответ, – улыбнулся Петя, заметив нерешительность брата.

Но тот лишь рукой махнул:

– А ну вас!

Сашка взрослый. Ему не хочется возиться с такими малявками, как она. Все его друзья уже курят сигареты и гоняют на мопедах. Сам Сашка, правда, не курит. По крайней мере, она никогда не видела, чтобы он курил. Да и узнай об этом отец – вот бы он ему врезал…

– Малявка ты ещё… – сказал он.

Но она всё равно пошла следом…

Худая спина брата маячит впереди. Они идут гуськом, молча, и дорога ей кажется бесконечной.

По правде сказать, она и не надеялась, что её возьмут, – раньше её никогда не брали. Сами они, Сашка и Петя, и ещё Жорик из одиннадцатого дома, и Колька-Дылда, и ещё другие ребята – они ходили ТУДА уже много раз. А потом зачем-то рассказывали друг другу, спеша и путаясь в словах, обо всём, что видели и испытали. Вот чудаки – как будто были ТАМ не все вместе. Она слушала и ей тоже очень хотелось… ей хотелось увидеть эти жуткие раскалённые камни…

– К-к-как будто лава из в-в-вулкана! – сравнивал Колька. Он жутко заикался, этот недостаток был у него с самого рождения. Другого бы ребята давно прозвали заикой, но только не Кольку. Он ходил в боксёрскую секцию и был невероятно скор на руку. Смельчаков шутить не находилось.

Первый раз она услышала про ОТВАЛЫ прошлым летом. Тогда у их соседки, у Тараканихи, случился пожар. Загорелся сарай во дворе и чуть было не сгорел дом. Случилось это днём в субботу, и все были на огородах. Она помнит, какой стоял треск и как толстым столбом поднимался к небу ужасный чёрный дым, и ещё она помнит, как кричала Тараканиха. Потом говорили, что в сарае её сын хранил колёса, которые привёз, чтобы продать и заработать деньги. Все соседи, кто был дома, побежали на помощь и стали поливать водой – но не сарай, а дом, потому что огонь подобрался уже совсем близко. Сарай почти весь сгорел, а то, что не успело, растащили в разные стороны по огороду.

Из остатков сарая – из этих обгорелых досок – парни выстроили себе шалаш и сидели там целыми днями.

Её в шалаш не пускали.

– Это м-м-м-мужской к-клуб, – сказал ей Дылда, когда она как-то раз пришла туда следом за братьями. Этот Дылда был у них предводителем, и ей он совсем не нравился.

– Девчонкам здесь не м-м-место, п-п-п-проваливай!

Но ей некуда было проваливать. Обе её подружки – близняшки Жанка и Лиза – уехали в другой город к своей тётке на всё лето.

Она сидела снаружи и ей было до слёз обидно, но она не показывала виду. Вот ещё! Пусть они торчат там, в своём вонючем шалаше, ей-то что! Но и в этот раз, как и всегда, за неё заступился Петя. Он сказал:

– Да пусть заходит, кому она помешает.

И её не стали прогонять. И даже уступили место у самой двери, сооружённой из ржавого кровельного листа.

В шалаше было душно, от Тараканихиных досок несло свежей удушливой горечью пожарища, но собравшийся там народ стойко переносил все эти пустяковые тяготы, и вот тогда… тогда-то и зашёл разговор об ОТВАЛАХ.

– Если бы я не увернулся, меня бы точно раздавило, – рассказывал Жорик. Этот Жорик был толстенький, как колобок, и очень смешливый. Вот и теперь он после каждого слова прихохатывал. – Я стою, гы-гы, а он катится… Я еле отскочил! А жаром-то, жаром – так и пышет! Они, говорят, там каждый час сливают…

– Ну уж к-к-конечно! – встревал Дылда. – М-м-мы с Саней в прошлый раз п-п-п-прождали и нич-ч-чего не дождались. Верно?

Её брат кивал и поглядывал на сестричку. И она, кажется, понимала, о чём он думает. Родители наверняка не знали об опасных похождениях ребят, и Саша, похоже, побаивался, как бы она не сболтнула лишнего. Ему совсем не улыбалось отведать папкиного "угощения". Так их отец называл свои не частые, но такие запоминающиеся уроки послушания.

– Иди-ка, дружок, я угощу тебя свежатинкой! – говаривал он, вытаскивая ремень из своих брюк. Ремень был старый и весь в трещинах от долгого употребления. Самой ей, правда, ни разу не пришлось испытать того постыдного чувства унижения, которое наверняка переполняло сердца её дорогих братцев, когда их, таких беспомощных, отец крепко держал меж своих колен и вколачивал им через заднее место то, чего не мог вложить другим способом. Но всякий раз, когда это случалось, ей казалось, что она испытывает ту же боль и тот же стыд, что и они. И вот что странно: отец никогда не выходил из себя, никогда не кричал. Он делал своё дело спокойно и размеренно, как неприятное, но необходимое. Он наклонялся (со лба падала сальная чёрная прядка), тугие мышцы поигрывали под рубахой, и он приговаривал: "Вот тебе, дружок. Вот тебе, дружок". Его кулак был той же величины, что и голова наказуемого, а ремень шипел и свистел как пойманная за хвост змея. Это было ужасно. Ей оставалось лишь кусать губы и вздрагивать, пока ремень со змеиным коварством ещё и ещё раз впивался в ребячьи ягодицы…

И когда Саша вот так смотрел на неё, она понимала: все его мысли – о папином ремне, об этой неумолимой и больно жалящей змее.

Она готова была бежать из зловонного шалаша. Бежать от этих обличающих глаз её старшего брата, такого любимого, но необъяснимо, несправедливо далёкого… Ребята вспоминали новые подробности, и она не решалась встать, и продолжала сидеть словно пришпиленная, натягивая на худые коленки подол своего ситцевого платьица и разглядывая цыпки на грязных руках.

– Саша! Миленький! – хотелось ей крикнуть. – Почему ты мне не веришь! Я никогда – слышишь, никогда! – не предам тебя!

Да только могла ли она крикнуть? Она и дышать-то не смела. Это был ИХ шалаш, это были ИХ разговоры и ИХ тайны. Она же прошмыгнула сюда маленькой серой мышкой (можно даже сказать – по блату) и поэтому должна вести себя тихо на этом собрании бывалых и во многом искушённых мужей. Могла ли она встрять в обсуждение их великих и тайных дел? Разумеется, нет!

И она молчала, забившись в уголок около ржавой заслонки двери. Впрочем, на неё никто уже не обращал внимания…

Разговор об ОТВАЛАХ шёл своим чередом. Ребята заново переживали недавние острые ощущения и собирались наведаться туда в ближайшие дни.

В тот год она была слишком мала, чтобы надеяться побывать ТАМ. Но этим летом… Этим летом ей достало решимости. Теперь она уже почти школьница, и у них нет никакого права называть её малявкой! И хотя Саша был по-прежнему непреклонен, она упёрлась как маленький бычок и настояла на своём.

Тянулся август, пыльный и унылый. Последний дождик порадовал землю недели две назад, жары не было, просто стояла однообразная безветренная сушь; уже копали первую картошку, а там, где она ещё не была выкопана, её жухлая ботва устилала землю как драная циновка.

Сквозь крупный гравий откосов заводской железнодорожной ветки, по которой они теперь шли, тут и там торчали пучки сухой испачканной мазутом травы. Шпалы были дряхлыми и трухлявыми. Путь этот был практически заброшен, лишь изредка сюда загоняли для отстоя какие-то случайные вагоны.

Сзади остался их родной посёлок – три десятка домов, разноцветные пыльные крыши – самый край города. Слева невдалеке тянулся лес. Лес этот почти примыкал к посёлку, они частенько убегали туда играть. На одной из светлых вытоптанных полянок ребята гоняли мяч, – с незапамятных времён там стояли ворота из грубо оструганных и теперь уже потемневших брёвен.

Справа от дороги мимо них проплывали нескончаемые разнокалиберные заборы, нарезанные квадраты огородов, покосившиеся домишки каких-то убогих жителей.

Здесь она ещё ни разу не была и с интересом глядела по сторонам, однако и под ноги поглядывала, – братья шли быстро, а эти проклятые шпалы были такими опасно гнилыми, да ещё и уложены как попало…

Неведомые ОТВАЛЫ представлялись ей в виде огромных морских волн – совсем как на том плакате-календаре, что висит в учительской у них в школе. Там ещё сфотографирован весёлый загорелый дядька, оседлавший искрящуюся изумрудную стену воды верхом на какой-то доске. Каждый раз, когда она видела этот плакат, ей казалось, что вот-вот эта застывшая громада не удержится за тонким глянцем фотографии и рухнет, выплеснется прямо на неё, залив всю учительскую, всю школу… Дядька больно шлёпнется об пол и побежит со своей красивой доской в одних трусах по широким коридорам. А все будут показывать на него и смеяться… Сама она ни разу не была на море, и этот плакат её околдовал.

ОТВАЛЫ… Какое странное слово! Как будто что-то отваливается и падает, и движется на тебя, и несётся всё быстрее и быстрее, и ты не в силах увернуться, ещё миг – и ты раздавлен, сметён, смят. И ей (совсем как тому дядьке на вершине волны) было и жутко и весело.

– За помидорами идём?

Она услышала Сашин голос и сначала не поняла, к кому тот обращается.

– Знамо дело! – откликнулся Петя. – Только давай на обратном пути.

– Годится.

И ребята продолжали прыгать по шпалам.

Они шли втроём, и она гадала, как это так вышло, что нет на этот раз с ними ни толстяка Жорика, ни заики Дылды. Ведь все они были не разлей вода и всегда и везде шлялись вместе. Странно… Но так даже лучше. Для неё. Не будет лишних замечаний и насмешек в её адрес, да и – о! эта мысль только что пришла ей в голову – парни бы её точно не взяли, если бы пошли всей гурьбой. Понятно! У них своя шайка-лейка, своя банда. Она здесь чужая…

И вот ещё о чём она подумала. Это было почти невероятным предположением, но всё же… А не могли братья пойти сюда исключительно ради неё? И потому нет сейчас с ними их товарищей. Ей так хотелось в это поверить.

– Ленка, смотри! – Петя остановился, и она, замечтавшись, клюнула его в плечо.

– Вон отвалы! – сказал он и вскинул руку. – Видишь? А после мы пойдём на огороды за помидорами. Но заруби на носу, там нужно держать ухо востро. Хозяин – мужик проворный, может и с берданкой выскочить.

И тут вдруг подал голос молчавший всю дорогу Саша.

– Тебе придётся встать на стрёме, поняла? Если не согласна, то сейчас разворачиваемся и – назад.

Она смотрела в направлении, указанном Петей. Её единственным желанием было поскорее увидеть цель их путешествия, её шея сама собой вытянулась, слова ребят она пропустила мимо ушей. Она смотрела… и ровным счётом ничего не видела. Где же те пенные волны из её фантазий, где разлетающиеся огненные комья и пышущие жаром потоки лавы из историй мальчишек? Где это всё? Или братья снова подшучивают над ней? Очередной розыгрыш?

Метрах в трёхстах впереди возвышались рукотворные горы с плоскими вершинами. Как будто на огромный стол поставили стол поменьше и сверху – ещё табурет. Получилась пирамида, наподобие той, что валяется дома в корзине среди её старых игрушек, только у этой не хватало верхних, самых маленьких колечек. Она не предполагала, что эти горы такие высокие, – но ведь их прекрасно видно и с их двора! Зачем они пришли сюда? Ради чего? Или… это и есть те самые легендарные отвалы?.. Она была разочарована.

– Эй! Ты меня слышишь? – Петя тряс её за плечо. – Никуда от нас не отходи.

– А то… – и Сашка показал кулак. – Поняла?

– Поняла, – кивнула она.

И они снова пошли.

Ещё пара десятков шагов – и её мнение начало меняться. Она вдруг действительно увидела в этих отвесных надвигающихся склонах что-то напоминающее волну – но вовсе не такую, как на школьном плакате. От той исходил свет, та была радостная и яркая. А эта стояла угрюмо и страшно. Она как бы затаилась, изготовилась. Пусть, пусть эта глупышка приблизится, и тогда… Что будет тогда? Наверное, исполинская грязно-серая стена, состоящая из валунов величиною с дом, рухнет и вмиг проглотит её.

Но, приглядевшись, она заметила, что крутая каменная осыпь не вся однообразного серого цвета, – тут и там с верхних ярусов сползали разноцветные (чёрные, рыже-красные и даже зеленоватые) застывшие потоки. "Словно галстуки для великана, разложенные на полке в его великанском магазине", – подумала она. Здесь не росли деревья или кусты, и вся трава была погребена под бесконечными россыпями камней.

Когда они подошли уже совсем близко, Петя объяснил ей:

– Это шлак. Его сливают из больших ковшей оттуда, сверху. Когда он течёт – это самое красивое.

– Он жидкий? – спросила она, не в силах понять, как это камни могут течь.

– Да, он расплавленный, – объяснил брат. – Но иногда он бывает и немного остывшим и тогда опасно. Здоровенные куски скатываются прямо сюда и…

– Кончай гундеть! – перебил его Сашка. – Пойдём лучше туда, к самому отвалу.

– Но ведь… – начала было она и закрыла рот. Нет, ей не стоит ничего говорить, ей не стоит сердить Сашу. Она должна быть благодарна ему за то, что он взял её сюда, и уж, конечно же, сегодня совсем не тот день, когда стоит ему перечить.

Петя пропустил её вперёд, а сам теперь замыкал шествие. Саша ловко перепрыгивал с камня на камень, и она едва поспевала за ним. Но это было не страшно, ведь он не собирался никуда убегать. К тому же рядом находился Петя, он даже помогал ей перебираться через самые большие завалы, и таким образом им удавалось быстро продвигаться вперёд. Один раз её нога сорвалась, и она приземлилась на брюхо. Петя поднял её и спросил, всё ли в порядке. Она ответила "да", хотя так сильно ударилась коленом, что сами собой брызнули слёзы. Хорошо ещё, что никто не заметил. Уж Сашка точно бы брякнул что-нибудь вроде:

– Ну вот, я же говорил, не стоило брать с собой эту мелюзгу!

Наконец они добрались до места, где старший брат крикнул:

– Отсюда прекрасный вид! А, Петь?

– Ничего, – согласился младший. – Только мы тут тоже как на ладони.

– Да кому мы нужны! – отмахнулся Саша. – Подождём?

– Ага.

И они стали ждать.

Расколовшийся на две половины пористый валун дал место всем троим и ещё осталось. Пейзаж вокруг был похож на лунную поверхность, какую она гораздо позже, уже став взрослой, видела на снимках в газетах. Они ждали. Чего? Поди узнай… Она никогда не была особенно разговорчивой, но в этот день поставила, похоже, настоящий рекорд молчания.

Наконец (по её представлениям, прошло никак не меньше часа) Саша крикнул:

– Эй! Смотри-ка! Едет!

Оба брата тут же вскочили на ноги.

Она тоже задрала голову, пытаясь приметить, что заставило их прыгать как горных козлов, но так ничего и не увидела. Кругом по-прежнему была необитаемая пустыня. Лишь стая крупных горластых птиц оживила ландшафт, вымахнув из-за откоса и взмыв в белое небо.

Братья, казалось, вмиг позабыли о своей сестричке. Они возбуждённо переминались с ноги на ногу и вдруг затеяли какой-то глупый спор

(– Сольёт или проедет?

– Проедет.

– А на́ спор, что здесь сольёт! Ну? Чего? На́ спор?),

и уже успели ударить по рукам, как вдруг Сашка вспомнил о ней. Оказалось – единственно для того, чтобы сказать:

– Ленка! А ну разбей. – И Пете. – На твой насос, учти!

– На твою сумку с инструментами!

– Лады! Давай, Ленка.

Она развела их ладошки, и они снова уставились на гору.

– Лен, иди сюда, – позвал Петя. – Сейчас покажется! Слышишь?

Она по-прежнему ничего не видела, но до её слуха долетел близкий гудок, такой толстый, словно кто-то (сын того галстучного великана!) дунул в гигантский свисток.

Волнение братьев неожиданно передалось и ей. Она поняла, что именно сейчас всё произойдёт! Но, в отличие от них, ей почему-то не было весело. Скорее даже страшновато. Но обнаружить этот свой страх сейчас – значило не выдержать экзамена. (Я же говорил… малявка!) Так пусть сегодняшний день будет не только самым безмолвным, но и самым храбрым днём в её жизни!

То, что случилось дальше, оказалось жутким до такой степени, что все её прежние страхи можно было назвать одним словом – "ничто".

Сначала прямо над ними над краем отвала поползла какая-то синяя полоса. Чуть позже она оказалась крышей электровоза. Когда же его кабина целиком всплыла над откосом (на самом деле она просто приблизилась), в её зыбкой темноте девочка увидела человека. Это был молодой парень, и он совсем не обращал внимания на детей внизу. Затем следом за электровозом выехали – она не знала, как они называются, но это были не вагоны, нет, – какие-то две здоровые штуковины на колёсах, по форме напоминающие яйца со срезанной сверху скорлупой. Электровоз остановился и снова свистнул.

– Ага! – торжествующе закричал Саша. – Моя взяла! Прощайся со своим насосом.

– Погоди. Погоди ещё, – не сдавался Петя.

– Смотри, щас начнётся! Идём ближе.

Ребята спрыгнули с камня и побежали к откосу. Ей поневоле пришлось последовать за ними.

И когда они уже были почти у самой стены отвала, вверху над их головами что-то жутко зашипело, и она увидела, как из-за кромки откоса вырастает огромный чёрный шар, а по нему тут и там пробегают язычки пламени и просверкивают во множестве красные и жёлтые искры. Шар этот с надсадным гулом – ссжжууууххх!!! – переваливает черту, отделяющую его от пропасти и словно в кошмарном сне начинает своё неостановимое движение вниз.

– А, чёрт, он остывший! – ругается Саша и что-то кричит им с Петей, но она уже ничего не слышит. Страшный огнедышащий монстр почему-то выбрал именно её. Она смотрит в его коварные мигающие глазки и чувствует, как по внутренним сторонам её ног начинает струиться что-то тёплое. Она не понимает, что это, но это тепло даже немного успокаивает. А зверь всё ближе… Он не может подпрыгивать, настолько он тяжёл, он бороздит и взламывает корку откоса, увлекая за собой груды камней помельче. В его жёлтых оплавленных яростью глазах ей видится злорадство огромной и злобной крысы (почему крысы? – промелькивает мысль, но додумывать некогда, потому что…)

ой-ой-ой-ой-ой-ой-ой!!! – это всё, о чём она может думать…

(потому что она уже кусала меня однажды…)

и если сейчас она ответит крысе тем же

ой-ой-ой-ой-ой! о чём она думает!!! какая крыса?!

Сквозь гул и рокот падающей на неё скалы она слышит ещё какой-то звук… он тоньше писка комара…

– Ленка! Беги!! Ленка-а!! Беги оттуда!!! Ленка-а-а-а-а!!!

Ну конечно же, ведь это голос её брата! Нужно всего лишь повернуть голову – и всё будет хорошо, Петя всегда так заботится о ней, и она его любит, она и Сашку любит, она любит их больше всех на свете…

– А, чёрт! Ле-енка-а-а!!! Сумасшедшая! Скорее сюда, дура! Убьёт!!!

Ей неожиданно видится сияющее лицо загорелого спортивного дядьки со школьного плаката, и она понимает, что это осуществилась её фантазия, и циклопическая волна, сломав все видимые и невидимые преграды, выплеснулась-таки в реальный мир и теперь грозит смыть и её, и Сашу, и Петечку, и всё-всё, всё-всё…

В этот момент кто-то с силой толкает её в спину, и она падает. Она успевает выставить вперёд руки, чтобы не раскровить лицо, и в последний момент замечает, как шар взрывается. И даже теряя равновесие, она не может оторвать от него глаз. Зверь уже сбросил с себя чёрную остывшую корку – старую грязь – обнажив искрящуюся безумную пасть всю в сгустках чего-то красно-жёлтого, в перетяжках крови и слизи. Вот-вот проглотит! – и вдруг, точно от избытка собственной злобы, пасть треснула и разлетелась на несколько кусков, потом ещё, ещё… Что-то со свистом пролетает у неё над головой, но она уже не видит этого. Её лицо, руки, плечи – всё вжато в колючую каменистую землю, а сверху навалился… кто это?.. Петенька?.. неужто это Петенька? И первая связная мысль: КАКАЯ ЖЕ Я ВСЁ-ТАКИ МАЛЯВКА! И следом вторая: эх, блин, как здорово, что это он!..