РАНО-РАНО УТРОМ

Вы знаете, если выйти из дома
рано–рано утром
и свернуть за угол,
то можно увидеть странные вещи,
которые чуть позже,
спустя какой–то час,
покажутся вам совершенно обыденными
и не заслуживающими какого–то особенного внимания.
Может быть, всё дело
в слабом, неуверенном свете,
которым утреннее солнце
трогает мир?
А может, и в том, что вы просто не выспались
и ещё не вполне освоились в обстановке.
Как бы то ни было,
этот эффект всегда может быть достигнут,
нужно лишь изредка останавливать взгляд
на текущих навстречу предметах.
Эти предметы
возникают из ниоткуда,
словно рождаются из утреннего оцепенения.
Весь секрет в том, чтобы вам удавалось смотреть не наружу –
а внутрь.
Итак…
Ну, просто первое попавшееся…
Ну, например, вот этот брошенный окурок…
Ему всё ещё удаётся сохранять достоинство
стомиллиметровой Вог или Мо.
Всего пару часов назад
он был молод
(ах эта скоротечная жизнь в роскоши!)
и мог позволить себе
запросто прикасаться к губам
одной импульсивной белолицей дамочки.
История, не претендующая на оригинальность:
двое поссорились.
Она хлопнула дверцей "Рено"
и велела ему проваливать.
Пока её разгорячённое дыхание толкалось в сотовый,
обозначая таксомоторному диспетчеру
её положение в пространстве
(а время было позднее),
(или раннее?),
её нервные пальчики
мяли белый фильтр.
Это было больно. И приятно.
Это было и больно, и приятно одновременно.
Потом – пламя,
пара слов в трубку, с окончаниями на "ядь" и "ёл",
дыхание с запахом мартини
(нет–нет, это было кьянти,
ну конечно же, кьянти!)
и очень упругий и мягкий, и долгий поцелуй.
Почти взасос.
Вспыхивалось и дрожалось.
Содрогалось в такт её пальчикам
(белым и тонким как китайские палочки).
Помада липла и сладко обволакивала…
И вдруг – полёт, а с ним – удар, и чёрт–те что…
И уже снизу –
шустрая громада такси,
четыре жутких колеса…
Прощальный промельк мундштука в зеркале лаковой туфельки…
Трудно лежать без движения,
когда минуты падают как…
да просто как минуты…
и знать, что уже вряд ли дано подняться.
Остаётся ждать, когда из–за угла
вырулит утренняя поливалка,
а дальше… нет, дальше не хочется думать…
Пока же он весь в попытке
удержать тепло её нервических губ,
весь – в парандже, в паутине её помады.
Он ещё прям,
не мят
и совсем чуть–чуть обуглен.
Он ещё полон сил и окутан дурманом,
таким же сладким, как и воспоминание о той,
что его бросила…
Можно свернуть шею,
если идёшь
и наблюдаешь за бычком, лежащим у бордюра.
Но если оторвать взгляд,
то в этом взгляде обязательно поселится кто–нибудь ещё.
Тут же.
Немедленно.
Да–да, я же говорил:
эти ранние часы
дотошны и надоедливы.
И волшебны.
Не верите?
Испытайте их.