ТРИДЦАТИЛЕТНЕЕ

Из меня текут года,
Вытекают как вода.
И уже у этих ног
Славный вьётся ручеёк.
Шибче, шире, дале – боле,
Вольно вольному на воле.
И уже у ног ключом –
Пёстрый триптих ни о чём,
Будто шалое дитя
Позабавилось шутя,
Будто маленький мазила
Всё тут краской извозил, а
Соль и суть явить не смог,
Почудил – и вот итог.
Слева, будто акварель, –
Голубая колыбель,
Тишь да гладь, да коростель
Бьёт пудовую макрель,
Солнца сон и тени прель,
И с дудою чуть поодаль
Разудалый юный Лель.
Посерёдке – сна куски:
Хаотичные мазки,
Многоцветная холстина
И бугриста, и смела,
Крупно выписан детина –
Уши ряска оплела.
По краям – бельмо стекла,
Гроб стола, стакан гранёный,
Слюни-сопли вкривь и вкось
И на всем на том – червлёный
Крест навек и наискось.
А на третьем полотне
(Или бредится то мне?) –
Неразборчива как цвель
Осторожная пастель,
Где острожная постель,
То бишь попросту – кровать,
На которой до́лжно спать,
Но как будто сверзся сель
И сломал мою постель,
Все издёргано и стёрто,
Все нелепо, дурно, мёртво,
И лишь где-то как капель
Одичало бьётся трель,
Будто помер старый Лель
И оставил на беду
На холсте свою дуду,
То есть вовсе не дуду,
А лукавую свирель.
Увлекаемый волной,
Исчезает триптих мой,
И кружит водоворот
Немотой кричащий рот,
Брови в приступе тоски,
Волосатые соски,
Перхоть, грязные носки
И всё то, что под луною
Тридцать лет звалося мною.
И в буян-водовороте
Уплывают тёти Моти,
Дяди Вади, кожура,
Дальше – чёрная дыра.
Или, может быть, обрыв?
Или, может быть, прорыв?
Или, может, там созревший
Прорывается нарыв?
Свищет ветер,
Хлещет пена,
Топок берег,
Как полено
Проплывает мой диплом
(Вот плывет металлолом!)[1],
А за ним в остервененьи,
Как в лихое наводненье,
Уплывают что поленья
Все благие намеренья.
Я – как Ной среди потопа,
У меня промокло снизу
И в носу уже свербит,
И ужасен я на вид,
Лишь дурацкая улыбка,
Будто пробка, будто рыбка,
Утонуть мне не велит.
Вот потеха,
Вот беда:
Из меня текут года
И в бескрайнем изумленьи
Утекают в никуда.