ЗОЛОТОЙ БРАСЛЕТ

Толедская легенда

(Рифмованное переложение одноимённой новеллы Густаво Адольфо Беккера)

1
Храни, Господь, кто пред тобой смирен.
Судьба иных – во власти провиденья.
И всякий, кто изведал страсти плен
И, твоего лишён благоволенья,
Расстался с миром света, – без сомненья,
Ещё при жизни, точно знаем мы,
Слугою состоял у Князя Тьмы.

Кто в сердце раздувал огонь желанья,
Тот с потрохами куплен Сатаной,
Тот в этой жизни видел лишь страданье
И лишь мучения он встретит в той.
И ни Отец, ни Сын, ни Дух Святой
Жаровен Люцифера не остудят –
Таков закон, так было, есть и будет.

В веках тому легко найти пример
(Хотя и в настоящем их немало).
Молва гласит: когда-то кавалер
В Толедо жил, очам его сияла
Звезда любви, да так, что затмевала
Несчастному самой денницы свет.
Любовь, увы, пестунья многих бед.

Мария Антунес была прекрасна,
И лик её, казалось, неземной,
Был освещён такой улыбкой ясной,
Сиял такой небесной чистотой,
Что, ослеплённый ею, наш герой
Вкушал плоды блаженства и не ведал,
Что его сердцем уже чёрт обедал.

Во искупление каких грехов
Судил ему Господь такую рану?
Ответ, к несчастью, скрыт во тьме веков.
Известно лишь: Альфонсо Орельяна
Он звался, был красавцем без изъяна,
Был суеверен, храбр и чист душой –
А это, если грех, то небольшой.

Она же, как все женщины на свете,
Любя, любила больше власть над тем,
Кто сам пришёл в расставленные сети
И был теперь пред нею наг и нем.
Как предок наш, покинувши Эдем,
Сошёл на Землю, совращённый Евой, –
Так и Альфонсо был погублен девой.
2
Застав однажды милую в слезах,
С тревогой в сердце молвил он: "Молю я,
Ответь, не я ль причиной, что в глазах
Твоих печаль, что плачешь ты, тоскуя?
Дозволь, родная, жаром поцелуя
Мне влагу на ланитах осушить
И все сомненья разом разрешить!"

Она взглянула пристально на друга,
Отёрла слёзы белою рукой,
Чей нежный цвет щадило солнце юга,
Вздохнула тяжко, словно в ней покой
Лишь муку вызывал, и вновь рекой
Горячих слёз ей очи оросило,
Как будто лука бедная вкусила.

Когда и этот приступ миновал,
Мария отвечала: "Я не смею
И слова молвить. Видно, наказал
Меня Творец за что-то – я немею,
Лишь губы разомкну. Свою идею
Таю от всех – о, горе мне! – поверь,
Я самая несчастная теперь!"

Прощальный луч светила лёг на склоны
Холмов Толедо, город засыпал.
С площадки мавританского балкона
Альфонсо видел, как внизу играл
Поток лучом пурпурным, как блистал
И рассыпался пламень в водах Тахо.
В ветвях секвойи сонно пела птаха.

Лицо Марии таяло во мгле,
Лишь в глубине очей ее бездонных
Мерцал огонь – как угольки в золе
Угасшего костра, как в листьях сонных
Два светляка, Всевышним наделённых
Способностью сиять во тьме ночей
И звёздам подражать игрой лучей.

"Утешься, – говорил, её лаская,
Альфонсо, – и откройся мне тотча́с.
Клянусь своей любовью, дорогая,
Я горе отвести смогу от нас.
Тебя спасу, но ты должна сейчас,
Коль есть в тебе любовь, открыть мне душу.
А я уж, будь уверена, не струшу".

"Ах, что нас ожидает впереди?!" –
Мария в исступлении вскричала.
И сердце его дрогнуло в груди
И гулко и тревожно застучало.
"Так слушай, я начну… начну с начала…"
Но вновь умолкла. Полная луна
Взошла в ночи, бледна и холодна.

"Ты можешь посмеяться надо мною,
Безумием назвав мои мечты, –
Мне всё равно. Причину слёз открою,
Коль этого, Альфонсо, хочешь ты:
Браслет необычайной красоты –
Предмет моих несбыточных мечтаний,
Проклятие за дерзость возжеланий.

Вчера был праздник Девы Пресвятой.
Среди иных и я была в соборе.
Играл орган, под звук его густой
"Salve, Regina…" выводили в хоре.
Молитву обращала я к опоре
Всех страждущих, чьё светлое чело
Меня чрез беды до сих пор вело.

Я устремляла взор на лик Пречистой…
Как вдруг мое внимание привлёк
Златой браслет, что змейкою искристой
Запястье непорочное облёк.
Он испещрён был вдоль и поперёк
Рядами бриллиантов, в коих быстры,
Как огненные духи, жили искры.

Я отвела глаза… Но боже мой!
Еще молитву губы повторяли,
Но я уже забыла о святой,
Да и себя я помнила едва ли. –
Вокруг реликвии неистово плясали,
Собор своим сиянием даря,
Огни немой святыни алтаря…

Как раньше я не видела браслета?
Ах по́лно, был ли он? – на свой вопрос
Доныне не могу найти ответа.
Быть может, это сам Иисус Христос
Такой подарок матери поднёс?..
Я не спала в течение всей ночи,
Аврора лишь мои смежила очи.

И вот во сне возник передо мной
Прекрасный образ девы смуглолицей –
Нет-нет, не Богоматери – иной,
Иль дьявола, иль чёрта ученицы.
Лукавый лик смеющейся юницы
Витал в тумане средь соборных зал,
Являлся вдруг и так же исчезал.

Под сводами качались чьи-то тени,
Алтарь мигал огнями вдалеке,
И символом греховных вожделений
Горел браслет на девичьей руке.
Печальная, следила я в тоске
За незнакомкой сокрушённым взглядом,
Она же подошла и стала рядом.

Мерцала дивно ткань её одежд
И две косы до чресл ниспадали,
А там, во тьме полуоткрытых вежд,
Смешинки словно чёртики плясали;
Но дух мой не смутила даже вмале
Бесовская игра коварных глаз –
Я в них взглянула с вызовом не раз.

Смотри же! – призывали эти очи, –
Смотри! – шептали влажные уста, –
То – обруч звёзд, с небес во мраке ночи
Похищенный по манию Христа.
Узнай теперь, красотка: неспроста
Свела тебя с ума вещица эта –
Она изваяна Творцом из тьмы и света!

Взгляни ещё – и навсегда забудь.
Не для тебя изделие христово.
Грехом чреватый выбрала ты путь,
А падшему возмездие сурово.
Запомни: украшения иного
Владелицей ты станешь без труда,
Но этого браслета – никогда!

Я пробудилась. Дикое желанье
Мне сердце жгло калёною иглой.
Безделица, ты, видно, в наказанье
Мне за грехи ниспослана Судьбой!
Внушённое свирепым Сатаной
Безудержное, пьяное влеченье!
Проклятие мое, мое мученье!"

На том Мария повесть прервала.
Её душили горькие рыданья
И кровь сошла с прелестного чела.
А юноша, до боли стиснув дланью
Эфес клинка, в порыве состраданья
Воскликнул: "Для меня препятствий нет!
Скажи лишь, на какой святой браслет!"

"Ах, милый мой, я проклинаю ныне, –
Ответила она, – тот миг, когда
Впервые на алтарную святыню
Свои глаза, робея, подняла.
Откуда ждать защиты, коль беда
Нас поджидает даже в божьем храме!
А впрочем, мы тому виною сами…"

И вдруг умолкла. Исказил испуг
Бескровные ланиты – перед нею
Во прах повергся преданнейший друг.
От вспыхнувшей тревоги цепенея,
Мария прошептала: "Я не смею
Просить тебя, Альфонсо, ни о чем…"
И снова слёзы хлынули ручьем…

Он бился словно линь, попавший в сети,
Рыдал, с любимой горести деля:
"Зачем не в митре те алмазы светят!
Зачем они не в скиптре короля!
Зачем не дьявол, наконец, шаля,
Тропинки ада пересыпал ими! –
Они немедля стали бы твоими!

Но как тому, кого сей храм вскормил,
Кто в нем вкусил господней благостыни,
Тому, кто в этих стенах ощутил
Любовь Творца, на всё ответить ныне
Бесславным осквернением святыни?
О небо! Я не вынесу стыда.
О нет! Прости, родная. Никогда!"

Мария, уронив чело в ладони,
Чуть слышно повторила: "Никогда…"
И вот из тьмы к стоящим на балконе
Оскаля пасть придвинулась Беда…
Плескала в берег сонная вода,
Помаргивали звезды – всё как прежде,
И только места не было надежде.
3
Величествен стоит Толедский храм.
Людского племени чудесный гений,
В своей мечте вознёсшись к небесам,
Трудом и потом многих поколений
Воздвиг не просто зданье для молений,
Но вдохновенный памятник труду,
Всей братии бесовской на беду.

Гранитный мир, как вера необъятный,
Загадочный как притчи давних лет,
Являет взору вид невероятный:
Из стрельчатых проёмов бледный свет
Струится внутрь и, оставляя след
На мраморе холодных изваяний,
Пугливо гаснет в складках одеяний.

Стволы гигантских пальм, окаменев,
Стремятся ввысь колоннами резными
И липкой тьмой сочится каждый неф,
И виснет свет шнурами голубыми…
Сияние лампад в белесом дыме
Не в силах побороть коварный мрак. –
Но божий и во мгле всевидящ зрак.

А там, вверху, под сводами собора,
Ваятель хитроумно поселил,
Должно быть, для негласного надзора,
Рельефный сонм потусторонних сил.
И ряд столетий щедро наградил
Базилику чредой своих сокровищ:
Где – ликами святых, а где – чудовищ.

Величие, безмолвие, покой
И трепетность царят здесь без раздела.
Доселе ни один порок мирской
Не осквернил священного придела.
Хандря в тенётах плотского удела,
Здесь отдыхает скорбная душа,
Взапой господней благостью дыша.

Но вот приходит праздник! И дарами
Уж полон златоблещущий ковчег,
Уже ступени убраны коврами
И серебро искрится словно снег.
Смиренно в храм ступает человек –
Он поражён, захвачен, очарован.
Ему блаженный жребий уготован.

Пока собор огнями осиян
И фимиама облако витает,
Пока гудит торжественно орган,
Пока псалом сердца отогревает
И певчий клир свой стройный глас вливает
В тягучий колокольный перезвон, –
Вкушает смертный явь как дивный сон.

Пред ним проходит в блеске вечной славы
Могучая заоблачная рать
И Дева смотрит из златой оправы,
Даря илоту горню благодать.
Как воздух гор способен исцелять
Телесные недуги – так же само
Безбожие врачует воздух храма.

…Мария и Альфонсо ночью той,
Скорбя, свое оплакивали горе.
Назавтра же во славу Пресвятой
Торжественная служба шла в соборе.
Шумело у ворот людское море
И, отражаясь в зеркале очей,
Сияла жарко тысяча свечей.

Когда же день истаял и зарница
Взошла безмолвно, запад обагря,
И тихо паства стала расходиться,
И свет погас капелл и алтаря,
Когда врата железные скрипя
Сомкнулись за последнею спиною, –
Восстали тени храма под луною.

И вот в тиши, средь призраков ночных,
Белее воска, словно изваянье
Гробницы, за которой нем и тих
Таился он весь день, пока собранье
Превозносило Господа деянья, –
Явился человек, в его чертах
Отпечатлелись дерзостность и страх.

Он двигался неверною походкой,
Сомнамбуле подобный, наугад,
Туда, где за ажурною решёткой
Алтарь стоял, загадочен и свят.
И ужасом горел пришельца взгляд,
Пронзая мрак, луною посребрённый.
То был Альфонсо, бедный наш влюблённый.

Пустынный храм, в безмолвье погружён,
Жил странной жизнью. Доносило эхо
До слуха юноши то вскрик, то стон,
То отголосок сдавленного смеха,
То рассыхающегося ореха
Протяжный скрип, то лютый ветра вой,
То перекличку демонов с совой.

Осталось тайной, были ль эти звуки
Громадой храма в полночь рождены
Иль извлекали их Испуга руки,
Легко касаясь трепетной струны
В груди Альфонсо, были ль внесены
Они в те стены эльфовым круженьем
Иль созданы больным воображеньем.

Алтарь был рядом. Высились в ночи
Монархов благолепные гробницы,
Чьи изваянья тяжкие мечи
Несли сурово в каменной деснице.
Во тьму вперяя впалые глазницы,
С решимостью в невидящих очах
Стоял искусно огранённый прах.

Вели к стопам Пречистой семь ступеней.
Но лишь "Вперед!" Альфонсо прошептал,
Как дрогнули несчастного колени
И медленно поплыл соборный зал
И те огни, что сумрак нанизал
На бечеву кошмара полуночья…
И воспарил туман, оставив клочья.

Но вовсе не на благо был открыт
Простор. Бедняга у́зрил: персть являя,
Немыслимым ковром могильных плит
Был устлан пол от края и до края.
И ужаса волна, власы вздымая,
Обрушилась на бедную главу –
Так треплет буря донную траву.

Альфонсо ощутил, как чьей-то властью
Он к полу пригвождён наверняка,
Как, смяв одежды леденящей пястью,
Его блюдёт костлявая рука.
А Дева Пресвятая так близка!..
Он был готов коленопреклоненно
Её улыбку пить самозабвенно.

"Вперед! Вперед!" – вскричал наш рыцарь вновь
И, страх презрев, стремглав взлетел к подножью
Прекрасной статуи, неся свою любовь
Подобно светочу во славу Божью,
И замер там, весь сотрясаем дрожью.
Ложился на Царицы Горней лик
От тлеющей лампады зыбкий блик.

"Безумец, отступись! Отринь наваду! –
Ему, казалось, статуя рекла. –
Сам Дьявол поощрил твою браваду,
Увы, его искусам несть числа,
Ты чист передо мной – любовь светла,
Не омрачай же гнусным святотатством
Блаженной страсти высшего приятства".

Альфонсо видел: всё, чем до сих пор
Душа его питалася всечасно,
Недвижных губ немой полураствор
Готов был уничтожить своевластно.
Ужель был тщетен труд его ужасный?
Ужель он проиграл? Ах нет же, нет! –
Зажмурившись, гордец схватил браслет…

Увы и ах!.. Свершилось злодеянье…
Преступник же с добычею своей
Вдруг обмер словно тать перед собраньем
Неумолимых, праведных судей.
Ему б исчезнуть, скрыться поскорей,
Но он стоял от страха цепенея,
Подавленный, глаза открыть не смея.

Но что это! – Как будто весь огонь
Чудовищной Геенны вспыхнул разом
В руке Альфонсо – так его ладонь
Святым опалена была алмазом.
Но он робел хотя единым глазом
Явь обрести: превыше всяких мер
Страшился он огня в глазах химер.

Последних сил найдя в себе частицу,
Альфонсо всё же веки разомкнул.
И страшный вопль, подобный крику птицы,
Тотчас же мрак собора всколыхнул.
Должно быть, сам коварный Вельзевул
Ему навстречу двинул в знак признанья
Безглазые как ужас изваянья.

Монахи, ангелы, святые всех мастей,
Пажи и дамы, рыцари и черти
Из тёмных вытекали галерей
Как из отверстых врат чертога Смерти.
И пол дрожал, как будто вон из тверди,
Не в силах превозмочь позор и срам,
Пытался вырвать корни древний храм.

Презренный сброд, и гол, и непотребен,
Толпился у священнейших могил
И тут же, на колени став, молебен
Архиепископ мраморный служил,
Плескал под сводом сонм полночных крыл
И, толстые как клиперные верви,
Могильные кругом белели черви.

На плитах усыпальниц копошась
И корчась в испареньях смрадной серы,
Кишела отвратительная мразь –
Чудовища и жуткие химеры.
Брели полуодетые гетеры,
Отплясывали гаеры, и пот
По их щекам стекал и падал в рот.

Ужасный крик исторг наш рыцарь бравый,
В его висках вдруг застучала кровь,
Смятенный взор застлал туман кровавый,
И, руки протянув к Пречистой вновь,
Простёрся он без чувств… Не ты ль, любовь,
Не глупости ль твоей слепая сила
В тот миг его колени подкосила?

Наутро, лишь затеплилась заря
И птица ночи отлетела, грая,
Служитель у подножья алтаря
Узрел юнца. По-прежнему сжимая
В руке браслет, он хохотал, взывая:
"Он твой, Мария! Твой! Взгляни сама!"
Свидетель Бог – юнец сошел с ума.
4
Как щедро отпускаются напасти
Рукою Вседержителя… Увы!
Альфонсо у Марии был во власти –
Она ж была во власти Сатаны.
Смотрел влюблённый розовые сны,
Но крови цвет ему уж застил очи –
Что может быть безумия жесточе!

Амора слуги! Помните: дрожа
От сладкого сердечного влеченья,
Вы ходите по лезвию ножа,
Один неверный шаг – и все мученья
Тотчас вкусите вы без исключенья.
Так было и когда вселился бес
В прекрасную Марию Антунес.

Пусть милая на ангела похожа –
Глазам своим не верьте, чувства лгут!
За ликом милой чёрта скрыта рожа,
А в перси вдвинут дьявольский сосуд.
Прильни к нему – рогатый тут как тут,
Бежать его объятий – труд напрасный,
Безумца ждет, увы, конец ужасный.