МЕНЯ ЖДУТ

Рассказ

Как сейчас помню, в библиотеку я шёл. Бодро так шёл, насвистывая. Если и не вслух, то уж в душе непременно. Не холодно было и не жарко, ни то, значит, ни сё, – как раз, чтобы особо не замёрзнуть или ненароком не вспотеть. Шагал я по улице, асфальт был влажный (дождило, что ли?), воздух напоён каким-то чудесным ароматом, короче, сплошной озон.

И вот навстречу идёт он. Идёт и тоже, похоже, насвистывает. Если не вслух, то в душе непременно. И, как сейчас помню, – улыбка. Вот такая улыбища, во всё, с позволения сказать, лицо. А лицо, хоть и смеющееся, но самое что ни на есть обыкновенное, заурядное. И пиджачок на нём тоже, серый, кургузый какой-то. Идёт это он прямо мне навстречу, и вижу – на меня глядит. И мне же будто улыбается. Ну, я на всякий случай оглянулся: может, косоглазие у человека, может, заприметил знакомого рядом. Осмотрелся – никого вокруг. Пустая улица-то. А он уже и руки распростёр, приближается. И тут меня сомнение взяло. Э-э, думаю, если у этого парня все дома, тогда должен же и я его знать. Должен, нет? Раз он меня, то и я его… Иначе как же? Обознаться, дело такое, каждый, конечно, может, но не так же настойчиво! Присмотрелся – да нет, вроде, первый раз вижу… Оробел я, гляжу на него, и не по себе мне как-то. Да и неудобно стало: человек во мне, похоже, старого знакомого узнал, друга, можно сказать, встретил, того, с кем пуд соли и прочая…

Взял да и улыбнулся я ему тут. Не выдержал. Сплоховал. Уж не знаю, каким образом, только понял я вдруг: хочется ему сильно, чтобы улыбнулся я или как-нибудь иначе радость свою обозначил. Ждёт товарищ, расположен. Ну и… Пожалел я его, что ли? Не пойму теперь. А может, просто не хотел огорчать человека. Пустяк ведь. Да и неожиданно всё. Улица, тротуар, библиотека, даже дождик этот, прошедший, – это всё в порядке вещей, обыкновенно. А вот он… Не из этой он последовательности, не из этой и всё, выпадает он. Что на меня выпал – случайность, должно быть… Ну да я не жалею.

А рука у него холодная оказалась. Ладонь сухая, крепкая, пальцы тонкие, почти изящные, вроде бы. Жмёт пятерню мне (не посмел, опять же, отказать ему в этом, а улыбка дурацкая, чувствую, дурацкая улыбка на лице-то моём), жмёт и вторую свою руку – сверху кладёт, для верности, значит, в знак особого благорасположения. Слышу – говорит что-то. Слышу, но не понимаю. На его губы смотрю. Хорошие губы, розовые. И зубы за ними ровные. Хорошие зубы тоже. Заставил-таки я себя прислушаться. (А кроме него и не вижу ничего.)

– Наши-то там? – спрашивает. – Ты оттуда?

А сам, чувствую, и не спрашивает будто, а уж будто знает, что я непременно оттуда и что, конечно же, все наши уже там. И нельзя иначе-то!

– Ага, – отвечаю. – Оттуда.

И думаю: зачем вру-то, зачем! За язык, что ли, тянут? Сказать бы ему, радостному, что обознался он, не за того меня принял. Да вот не могу. Не могу и всё тут. Да и вижу – погрустнеет он, коли скажу так. Попробуй-ка, объяви: я-де не оттуда и наших там никого нет. Это ж трагедия. По глазам его славным вижу: непременно трагедия. Если не хуже… Не решился я. Не смог. По доброте, что ли, душевной, ещё ли по какой причине, а не смог. Праздник у человека в душе. Пусть маленький, пусть местного значения, а всё ж праздник. Как же я ему в самую его праздничную минуту кукиш-то покажу? Нет уж, пусть себе обманывается. Много ли худого-то?

Отпустил он мои пальцы, по плечу этак ласково погладил, словно кутёнка какого, и ещё вопрошает.

– Туда? – говорит и затылком в нужную мне сторону указывает.

Ну я и не отказался, продолжил:

– Туда, – говорю, – а ты?

Продолжил, а на душе что-то противненько. Неприятно как-то. Будто проворовался по мелочи. Не то чтобы грызёт что-то, а пустота какая-то, тревожная пустота, прохладная даже.

– Я – к нашим, – белеет он мне зубами. – А ты чего ушёл?

– Надо… – замялся я, – дела, понимаешь.

– Понимаю, – говорит, а сам вроде как погрустнел, но лишь самую малость, так, чуть-чуть. И опять я себя виноватым почувствовал.

– Я приду, – заторопился я. – Надо тут… сходить. Схожу – и приду.

– А, – говорит. И опять весь засветился.

Да что же это такое! Плохо мне и хорошо одновременно. И чушь ведь всё это, бред! Пора бы заканчивать помешательство это. Вон и сердце разгулялось: тук да тук, тук да тук. Неспроста всё.

– Ну ты иди, – как чувствует он.

– Ага, – говорю. И вижу – уже в библиотеку вхожу.

Руку ему даже не пожал. Тьфу, глупость какая!

Сижу в библиотеке, книжек набрал. Сижу, а мысли всё вокруг этой чепуховины вертятся. Буквы в строчках – буквами, в слова не складываются. В книгу гляжу и не фигу вижу, а его, улыбающегося, на мокром асфальте…

А зелень-то, зелень за окном! И солнце вроде как выйти собирается… Лето уж.

Куда он пошёл-то? Ясно, куда. К ним. Хорошие ребята, должно быть. Весёлые. А я вот всё один. Книжничаю. Пылью дышу. А может, послать всё это… подальше? Да – к ним. Не жизнь ведь это: вот так-то жить.

Эх, растравил душу, пиджак кургузый.

И где это они все, интересно? И что это у них там, а? Вот бы взглянуть. Прийти бы вот так и сказать: берите меня, ребята, чем вы тут занимаетесь? О-хо-хо…

Вот и солнце, асфальт подсыхает…

Хватит сидеть. Инкубаторские мыслишки высиживать. Будет с меня. Пойду обратно. Домой пойду.

Домой-то я пришёл. А они уже все там. И этот, в пиджаке-то который. Давно уж ждут.