ПАМЯТЬ

Скажи,
чем вызвано, – может быть, кажущееся, –
великолепие тех древних картин, что рисует нам память?
(Они редко писаны кобальтом или хромом,
иногда – охрой, но чаще – сепией.)
Я думаю – тем, что твердеющий сок наших воспоминаний,
эта камедь,
иссыхает и блёкнет с течением времени,
сохраняя в себе наиболее существенное.
Именно поэтому никакая цветная фотография
не сравнится своей определённостью с чёрно-белой,
а наша память, пытаясь удержать образ,
хранит его как нечто божественное
(как известно, Бог строил мир по чертежу, или плану, или наброску, или эскизу)
и целое,
а не расплывчатое и полутоновое, с обертонами и подоттенками.
Таким образом, мы встречаем своё прошлое в виде офорта и литографии,
рисунка тушью,
карандашного наброска на ребристой французской бумаге
с коричневатыми пенками убежавшего молока по краям –
как непременного атрибута архаичности.
Так старые фотографии, и газеты, и письма тех, кто умер,
приобретают этот старческий благородный цвет,
а наша инертность,
вернее, инертность нашего восприятия,
продолжает и заканчивает это дело,
даря нам столь милое сердцу великолепие
обнищавших в гамме любимых черт.
Вся щемящая прелесть потери –
в этой ломкой конкретности и бесцветном трагизме,
больном и пьяном.