* * *

Любовь к еде необорима
и необузданна как спесь…
Я ел ризотто из птитима
и сознавал: я в этом весь.

Ещё подспудно размышляя,
чего б такое сотворить,
я был уже в преддверьи рая,
я эту дверь спешил открыть.

Я изнывал от нетерпенья.
Бурлило всё как никогда:
во мне – азарт и вдохновенье,
в моём сотейнике – вода,

летел птитим, сухой и круглый,
горстями – прямо в пузыри,
глаза горели будто угли,
стенал шаман: твори, твори!

Я трюфель, будто вену, резал
и разминал тугой чеснок,
и, как кинжал у ирокеза,
блистал победный мой клинок.

Взяв базилика пряный листик
и впав в экстаз, как люди – в грех,
уже не я, а некий мистик
мускатный дотирал орех.

И были сливки, и осанна,
и вся заоблачная рать
несла приго́ршни пармезана,
дабы художнику воздать…

И вот, доев, готов признать я:
нельзя еду – и не любить,
по мне – так эти два понятья
всегда едины: "есть" и "быть".